.наших скопинских школ, мы обогащались новыми красивыми образцами кружев, неизменно входившими в наши альбомы и обращавшими на себя внимание заказчиц.
30 ед.хр. и альбомы образцов), Балахнинского музейного. этнографической экспедиции, организованной в' 1998г. инициативной группой под руководством. историко-архитектурного музея-заповедника Анне Станиславовне Дульневой. Половцова. E.H. Деятельность Скопинских школ кружевниц.
Давыдова С. А. Русское кружево и русские кружевницы
В ноябре 2003 года исполнилось 120 лет с момента основания когда-то известной по всей России, а ныне почти забытой Мариинской практической школы кружевниц, возникшей в Санкт-Петербурге благодаря самоотверженным усилиям двух замечательных русских людей – Владимира Васильевича Стасова и Софьи Александровны Давыдовой. Это было первое в России профессиональное учебное заведение для женщин, обладавшее мощной педагогической и практической базой. Оно готовило мастеров - преподавателей кружевоплетения для всей европейской части России. Возникновение подобной школы не было случайностью. Ему способствовал особый период в истории России, когда усилия, направленные на улучшение жизни беднейших слоев населения, в особенности крестьянства, находили горячую поддержку общественности и, что самое главное – поддержку в высших эшелонах власти. Это был период правления Александра III. Александр III поощрял все, что было связано с развитием отечественной кустарной промышленности. Среди женских кустарных промыслов кружевоплетение занимало ведущее место. Очевидно, поэтому в первую очередь именно оно и нашло свою патронессу-вдохновительницу – Софью Александровну Давыдову. Цель, которую ставила перед собой школа, заключалась в том, чтобы помочь мастерицам из внутренних губерний России совершенствоваться в технических приемах их ремесла, образовать свой вкус и упражняться в рисовании кружевных узоров и составления сколков. По возвращении ученицы обязаны были обучать своих односельчанок приемам плетения и распространять среди них новые образцы кружев. С таким планом устройства школы С.А.Давыдова обратилась к баронессе Э.Ф. Раден, на которую были возложены поручения, касавшиеся женских заведений ведомства Императрицы Марии, и при содействии Министра финансов Н. Х. Бунге и директора Технологического института Н. П. Ильина были окончательно разработаны правила для школы кружевниц, утвержденные затем министром. Во время пребывания в школе ученицы пользовались готовой квартирой, полным содержанием и, сверх того, каждая из них получала по 50 руб. в год (средний заработок кружевницы в провинции за год) для личных своих расходов. Первое время число учениц ограничивалось 4 – 6 лицами, к 1908 году их число увеличилось до 40 учениц. В целом за 25 лет (с 1883 по 1908) в школу были приняты 834 ученицы. С 1890 г в школе начали преподавать ковроделие и вышивку. До 1901 года школу возглавляла опытный педагог Е.Е. Новосильцева, а с 1908 г. Е.Н. Воробьева Первоначально Мариинская Школа располагалась на Кирочной улице, д. 8, затем на Знаменской ул., д.18, на Невском пр., д.147 и, наконец, на Старорусской ул., д. 5. Программа занятий была рассчитана на 3 года. В качестве преподавателей Попечительный Комитет приглашал высоких профессионалов. Об успехах школы можно судить по перечню наград на выставках, в которых принимала участие школа: 1885 г. – ремесленная выставка в СПб, 1888 г. – Международная выставка к Копенгагене, 1893 г. – Колумбова выставка в Чикаго, 1894 – Международная выставка в Антверпене, 1896 г. – Всероссийская выставка в Нижнем Новгороде, 1897 г. – Международная выставка в Антверпене, 1900 г. – Всемирная выставка в Париже, 1901 г. – выставка в Глазго, 1902 г. – Всероссийская кустарная выставка в СПб Помимо практической деятельности руководство школы вело и исследовательские работы. С.А. Давыдова и Е.Е.Новосильцева, по настоянию В.В.Стасова, предприняли попытку, но, к сожалению, безуспешно воспроизвести технику «старинных кружев из Египта», которые, как теперь ясно не без основания, многими искусствоведами считались предшественниками плетеных кружев. Попутно отметим, что в 2002 г. автор данной статьи сумела воспроизвести копию Коптской шапочки, внеся тем самым существенную поправку в дату создания первых плетеных кружев Безусловно, наиболее плодотворный период существования Мариинской школы приходится на период до 1915 года, когда Попечительный Комитет возглавляла С.А.Давыдова. Она не только сделала школу базой подготовки квалифицированных кружевниц для промыслов, но и способствовала открытию кружевных школ под руководством членов попечительского комитата. Так, Н.А.Огарева открыла собственную кружевную школу в Елецком уезде Орловской губернии, Е.Н. Половцова открыла три школы и мастерские в Скопинском уезде Рязанской губернии, в 1893 году была открыта кружевная школа в слободке Кукарка Яранского уезда Вятской губернии. Уроженка Вологды Ю. П. Шипова (Бараева) училась, затем работала в Мариинской школе, а после Октябрьской революции вернулась в Вологду и в 1928 году стала организатором и руководителем кружевной школы в Вологде. На базе перечисленных школ уже в советское время продолжало существовать и развиваться кружевное дело
В 1869 участвовал в работе комиссий по устройству навигационных школ. Он знал поэмы А. С. Пушкина, романы А. Марлинского ( под этим псевдонимом печатался.
. образцы коптских головных уборов были доставлены в Мариинскую практическую школу кружевниц, где под руководством начальницы школы, Е.Е. Новосильцевой.
ВВЕДЕНИЕ. Настоящей труд был задуман осенью 1879 года. Наше общество с возрастающим вниманием следило в это время за начавшимся с 60-х годов ревностным изучением всех разнообразных отраслей русского искусства, будь это живопись, архитектура, музыка или предметы промышленности, в которых выражался народный вкус и народное же творчество. Живо интересовавшись всем тем, что было сделано для выяснения вопроса о русском стиле, я, с своей стороны, искала возможности изучить его. С таким именно намерением я и направилась в Императорскую Публичную Библиотеку в августе 1879 году. Рассматривая книги за книгами в общем вале и не находя в них тех указаний и сведений, которых искала, я решилась перейти для занятий в художественное отделение Библиотеки. Здесь вся обстановка отделения с ее атмосферой труда и учености сильно меня смутили. Тем не менее, обратившись к г-ну библиотекарю, я просила его указать мне на сочинения, которые могли бы меня ознакомить с русским стилем. По-видимому, обращение это заживо затронуло г-на библиотекаря. Мы стали часто обмениваться взглядами на интересовавший нас обоих вопрос. Г. библиотекарь горячо и убедительно доказывал мне, что изучить какой бы то ни было стиль, не имея определенной задачи, есть занято бесплодное и безграничное, что гораздо полезнее соединить это заняло с какою-нибудь специальною и строго ограниченною задачею. Соглашаясь с ним, я, вместе с тем, должна была сознаться, что не останавливалась еще на мысли о выборе какой либо специальной цели. Тогда г. библиотекарь передал мне, что мог бы указать на способ ознакомления с русским стилем, но предварительно желал бы знать, во-первых, могу ли я располагать свободно временем для занятий, во-вторых, имею ли я возможность затратить на дело некоторые средства, и, в-третьих, умею ли я рисовать? На все эти вопросы я отвечала утвердительно, и г. библиотекарь сообщил мне, что давно уже задумывался над разработкой вопроса о происхождении русского кружева, но времени у него не хватало заняться им, и тут же предложил мне взяться за изучение исторического хода развитая у нас кружевного дела. Мысль эта показалась мне крайне заманчивой. Принадлежала она всецело г. библиотекарю, В. В. Стасову, с которым я, таким образом, впервые тогда знакомилась. С тех пор много приходилось мне заниматься в Публичной Библиотеке, много пользоваться советами и указаниями Владимира Васильевича, и я всегда находила в нем ту доброжелательность, беспристрастное отношение к чужому труду и ту строжайшую, но всегда благотворную критику, которая так ободряет человека и заставляет его идти все вперед и вперед. Решившись взяться за изучение кружевного дела, я должна была прежде всего ознакомиться с литературой кружевного искусства в России и с его многоразличными и многообразными сторонами. Данные, которые мне приходилось просматривать, были двоякого рода. Исторические издания, как то: Летописи, Собрание государственных грамот и договоров, Известия Императорского С.-Петербургского Археологического Общества, Полное собрание законов, Акты и исторические дополнения к ним, Акты юридические, Записки Императорского Географического Общества, Описание старинной царской утвари и одежд, Савваитова, Сказания Русского народа, Сахарова, Выходы царя Алексея Михайловича и царя Феодора Алексеевича, Строева, Русские народные картины, Ровинского, Семейство Разумовских, Васильчикова, Древняя российская вивлиофика, Новикова, наконец, книга Забелина: Домашний быт русских цариц, и другие, давали немало ценного исторического материала, но вместе с тем они недостаточно выясняли развитие кружевного дела в России. Другие же данные, появлявшиеся в течение последних 40, 50-и лет в периодической печати, весьма, впрочем скудные, затрагивали современное лишь положение кружевной промышленности, но не обрисовывали ни исторического хода работы кружев, ни технических приемов ее, ни распространения этой работы среди населения обширного нашего отечества. Еще менее удовлетворительны были рисунки русских кружев. Их почти не существовало, по крайней мере в достаточном количестве, способном выразить развитее кружевной работы. Что же касается иностранных исследователей кружевного вопроса, то, хотя они и писали о русском кружеве, но их указания, всегда очень краткие, не могли дать никаких существенных сведений относительно происхождения нашего кружева. В виду такого положения, становилось ясно, что для изучения незатронутых еще вопросов этой отрасли народного искусства, следовало обратиться к самим источникам его, т.е. объездить деревни, села и города, где производство кружев было издавна известно, и где оно и ныне продолжает существовать. При этом возникало, однако же, немалое затруднение, именно, каким способом снимать рисунки с кружев вообще, но в особенности с тех, которых нельзя было бы ни приобрести, ни с собой привезти в С.-Петербург. Обыкновенное рисование, которым я раньше занималась, могло быть мало полезно в этом случае, так как скорый набросок узора не давал бы достаточной точности в исполнении, тщательное же вырисовывание требовало слишком много времени и не всегда было возможно во время путешествий. За разъяснениями этих недоумений я обратилась в рисовальную школу Общества Поощрения Художников, классы которой я посещала в течение нескольких месяцев в 1880 г. Занятия в школе не дали мне, однако, желаемых результатов. Я все более и более убеждалась в том, что срисовывание кружевных узоров обыкновенным путем не дает тех отчетливых рисунков кружев, к которым я стремилась, и которые я считала необходимыми для моих целей. Поэтому я обратилась к бывшему директору рисовальной школы, г-ну Дьяконову, и к Д.В. Григоровичу, с просьбой указать мне иной способ рисованья кружев. Дмитрий Васильевич, вполне понимая преследуемую мною задачу, сообщил мне весьма любезно о так называемом «Naturselbstdruck», употребляющемся заграницею для воспроизведения кружевных узоров, и рекомендовал обратиться к известному нашему фотографу С.Л. Левицкому. Сергей Львович с величайшею готовностью сообщил мне сведения о названном способе, заключающемся в изготовлении снимков с кружев посредством светописи, и разрешил своему помощнику научить меня всем тонкостям делания и фиксирования кружевных узоров. Подготовившись таким образом к дальнейшим занятиям, я смелее уже думала о том, чтобы взяться за изучение кружевной промышленности на местах производства. В.В. Стасов познакомил меня с Е.Н. Андреевым, бывшим в то время председателем Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России, который и предложил мне, как это было между ними условлено, совершить несколько поездок, чтобы изучить положение кружевного промысла в России, для целей Комиссии и согласно выработанной ею программе. Вместе с тем, Е.Н. Андреев нашел возможным несколько облегчить мои занятия, уделив на мои путешествия некоторые средства из имевшихся в распоряжении Комиссии и снабдить меня рекомендательными письмами к лицам, могущим оказать мне содействие при исследованиях. Отчасти указанные условия, ставившие меня в зависимость от целей, преследовавшихся кустарной Комиссией, отчасти же и отсутствие удовлетворительных данных – были причиной того, что исследования свои я должна была начать без всякой системы и заранее предначертанного плана. К тому же в некоторых губерниях, как например: в Вологодской, Новгородской и Нижегородской, Комиссия уже имела своих сотрудников из местных жителей, взявшихся доставить ей сведения и о кружевном промысле. Вследствие этого, несмотря па убеждение, что г. Белозерск Новгородской губ. и г. Вологда были исстари центрами особо развитой кружевной деятельности (о кружевных работах Рязанской губ. в то время мне еще ничего не было известно), начать свою работу с этих северных уголков мне никак не приходилось. Кустарная Комиссия предложила мне прежде всего заняться исследованием кружевной промышленности в Московской губернии. Туда я и выехала весной 1880 года. Казалось бы, что некоторая бессистемность в выборе губерний должна была бы повлиять на самый ход работы, лишить ее последовательности и необходимой связи. В действительности, однако, такое положение не имело значения, и вот почему. Знакомство со всеми центрами кружевной промышленности в России привело меня к заключению, что каждый из них живет совершенно обособленной жизнью, не имеющей ничего общего с другими центрами однородной работы, хотя бы они и находились недалеко друг от друга, в одной и той же губернии, вследствие чего никакой прямой связи между ними не существует. Конечно, такая обособленность, замеченная мною всюду, как в северных и северо-восточных губерниях, так и в средней полосе России, затрудняла успешный ход моих занятий особенно потому, что получать вообще какие-либо точные указания даже на местах производства промысла мне почти никогда не удавалось. Единственные лица, знающие хотя что-нибудь относительно распространенности кружевной промышленности, и то только с очень узкой стороны их личной пользы – это вечно снующие хлопотуньи торговки. Но получить от них какие-либо сведения было делом далеко не легким. И все-таки, благодаря только им, да попадавшимся на пути случайным знакомствам, мне не приходилось втуне проезжать мимо многих весьма любопытных мест кружевного производства, заслуживавших полного внимания, но о которых никто из ближайшей администрации и коренных жителей ровно ничего не знал. Было бы, впрочем, в высшей степени несправедливо не упомянуть тут же, что равнодушное отношение местного населения к интересовавшим меня вопросам, почти всегда сменялось предупредительностью и готовностью всеми силами содействовать успеху моих исследований, коль скоро возникала необходимость в таком содействии. К сожалению только, оно не всегда приводило к желаемым результатам. Неуспех дела, в этом случае, зависел большею частью от не совсем точного понятия или представления о кружеве: его постоянно смешивали с обыкновенными вышивками по выдернутому полотну. Такое смешение двух совершенно разных рукоделий было причиной того, что, основываясь на общем говоре, я предприняла в 1881 году путешествие по Олонецкой губернии, побывала в Петрозаводске, Вытегре и Пудоже, проехала далеко за Каргополь по дороге к Архангельску, словом, проделала до 1000 верст на перекладной, и в конце концов удостоверилась только в том, что сведения, полученные о кружевных работах олончан, касались крестьянских вышивок; кружевного же промысла в Олонецкой губернии не существовало. При таких обстоятельствах начать знакомство с кружевной промышленностью с Московской губернии было особенно удобно, так как здесь земство, много потрудившееся для выяснения платежных сил населения, располагало достаточными данными также и относительно распространенности кружевной работы среди крестьян Московской губернии. Благодаря любезному участию к моим занятиям профессора Чупрова и В. И. Орлова, основателя земской статистики во многих губерниях России, все данные, имевшиеся в Московской губернской земской управе, были предоставлены в мое распоряжение. Итак, начав свои объезды весною 1880 года с Московской губернии, я успела посетить в том же году губернии: Рязанскую, Тверскую, Ярославскую, Тульскую*) [Подробные отчеты о кружевном промысле в названных губерниях напечатаны в Трудах Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России, в выпусках: V, 1880 г., VII, 1881 г. и X, 1883 г.] и Орловскую**) [Там же, выпуск XV, 1880 г.]. В следующем же 1881 году, я побывала в губерниях: Олонецкой и Новгородской, и вторично в г. Торжке Тверской губернии, где, по поручению Комиссии, должна была ознакомиться с положением «золотошвейного промысла», с «работой в тачку», или «татарской» (шитье из разноцветных кож), и с «тканьем шелковых поясов и туфель»***) [Там же, выпуск X, 1883 г.]. Переезжая из одного центра в другой, я постоянно имела дело с самими мастерицами; мне приходилось входить в их избы и дома, приглядываться к их обстановке, вслушиваться в их рассказы и воспоминания, изучать их нравы и обычаи – словом, пожить с ними их жизнью. И сколько при этом бывало потешных недоразумений, интересных встреч, задушевных бесед! Как теперь помню недоуменье крестьянок-кружевниц в селениях Московской губернии, когда я заходила к ним в избы. Одни спрашивали, не швея ли я, другие – не торговка ли, и, наконец не стесняясь все вместе стали разбирать, к какому типу наиболее подходит моя личность. Я прямо отвечала, что покупаю образцы, чтобы выставить их на выставке в Москве, для того, чтобы все видели и знали, какие у нас мастерицы есть, и какое они красивое могут плесть кружево. Одна из кружевниц, самая бойкая, выразила тогда свое недоверие следующими словами: «Да не врешь ли ты? Уж это вовсе не для того; в Москве-то видали наше кружево, а это неспроста! Девки, не выдавай; свидетельства заставят брать, и тогда мы и подушки свои побросаем». В селах других губерний не только дети, но даже взрослые девушки и бабы разных лет, не стесняясь, трогали меня то за платье, то за рукава, и до того близко обступали и тиснили, громко разговаривая между собой, что старостам, иногда сопровождавшим меня, не раз приходилось вмешиваться и высвобождать меня из такого осадного положения. Они то и дело покрикивали: «Ну вы, у, какие грубые! Чего обступили, точно человека не видывали никогда, – ну, куда суетесь»! Но такие замечания бывали недействительны, и лучшим способом отдохнуть от толков и слишком близкого соседства косматых и любопытных детских головок было взойти в первую попавшуюся избу. Хозяева ее, в таком случае, сами старались не впускать толпы, все стремившейся лишний раз взглянуть на заезжего человека, предлагали посидеть у них, и вступали в разговоры. Их все интересовало: крестьянки расспрашивали больше насчет моды, крестьяне передавали более об экономическом своем положении, старики же нередко осуждали теперешнее направление молодежи. Однажды в селе Стубло (Михайловского уезда Рязанской губ.), молодая бабенка обратилась ко мне со следующим вопросом: «Позвольте вас спросить, не знаю только, как величать-то, сиятельством, аль иначе? – нет ли у вас платья «дамо» (дама), мне бы купить хотелось!» Пришлось сознаться, что платья «дамо» у меня нет. «Ну, может у матушки у вашей есть, я бы купила; у нас ноне без занавески (фартука) из «дама» с золотым позументом хоша и на улицу не выходи, – так уж я бы так вас благодарила». Ее свекор, очень разумный старик, по этому поводу рассказал мне следующее: «В прежнее время, у нас было достаточно земли, ели хорошо, обряд (наряд) носили все из домашнего холста. Ноне земли нам не хватает, а ужо как семья разделится, и вовсе нечего будет есть. Стали не токмо парни, да и девки на заработки ходить, от кружева бегать, и пошло у нас такое щегольство – беда! Парни с торфа приходят в плисовых поддевках и шароварах, в вытяжных сапогах, красных рубахах, да с пустыми карманами. Частенько просто так-таки негодяями и возвращаются, девки хоша деньги домой приносят, да и моду к нам занесли. А у нас мода вот как, из последнего бьются, а не уступят друг дружке». И в самом деле, крестьянки следят, насколько это им доступно, за модой, но не всегда, конечно, удачно. Вот тому маленький пример. Закончив хождение по избам, и ознакомившись, по возможности, с условиями производства и торговли кружевом в селе Новикове (Скопинского уезда. Рязанской губернии), я возвратилась в дом старосты. Здесь старушки захлопотали, желая непременно угостить меня чаем и какими-то праздничными блинами с творогом. Я приняла приглашение, рассчитывая во время чаепития получить некоторые разъяснения по кружевному вопросу и боясь отказом обидеть искреннее радушие хозяев. В горнице было страшно натоплено; приходилось снять пальто. Не успела я скинуть его, как услышала следующее: «Мамка, а мамка, глянь-ка, ведь барыня-то по моде одета; вон на ней какой полонез »! Бедная – она очень ошибалась; на мне был далеко не модный полонез, – но это все равно. Главное же поражало встретить в кругу крестьянок такие познания специальных выражений, касающихся исключительно городских нарядов. «Мамка», между тем, легонько толкала дочку в бок локтем и видимо стеснялась делаемыми ею замечаниями. Вскоре, однако, замешательство ее прошло; мы сели за стол, и в приятной беседе с доброй старушкой хозяйкой мне удалось пополнить сведения о кружевном промысле в г. Скопине и селе Новикове. Много приходилось мне встречать также талантливых мастериц, даровитых монахинь, словоохотливых, а иногда и чрезвычайно добродушных скупщиц или торговок, видеть маленьких тружениц – девочек 7-8 лет, выполняющих свой урок за кружевной подушкой, из-за которой их самих едва можно было разглядеть. Такое близкое единение, давая обильный материал для наблюдения и знакомства с светлыми и темными сторонами промысла и промышленников, обрисовывая ясно их нужды и недостатки, подвигали меня, однако, весьма мало в исторических изысканиях. Мне приходилось все более и более убеждаться в том, что изучить историю кружевного дела в России можно только на образцах, т.е., что только сравнивание образцов кружев разных времен и центров, и тщательное ознакомление с техникой их работы, в состоянии доставить положительные данные. Без них никакие личные пояснения талантливейших мастериц не способны были выяснить ни одного существенного вопроса. Поэтому-то, объезжая губернию за губернией, я всюду старалась заручиться наибольшим количеством снимков с кружев. Частные лица, обыкновенно, с величайшей готовностью предлагали мне для фотографирования свои коллекции кружев, наиболее интересные экземпляры кружевной работы, или же доставляли мне уже готовые фотографии. С особенной благодарностью вспоминаю я о любезном участии Н. П. Оленина, ознакомившего меня с богатым собранием своим тверских кружев, и разрешившего делать с них «Naturselbstdruck», также о предоставленных мне для той же цели г-м Панкратьевым некоторых интересных образцов новгородских кружев и о содействии А. К. Жизневского, основателя Тверского музея, делившегося со мною своими находками старинных кружев, фотографии с которых он всегда мне присылал. Но помимо таких образцов, мне необходимо было заручиться снимками с металлических кружев, составлявших издревле украшение церковных облачений и предметов церковной службы. Ризницы монастырей, соборов и церквей представляли в этом случае необыкновенно ценный и богатый материал, не всегда, однако, доступный, так как для фотографирования предметов, хранящихся в них, необходимо было иногда официальное и специальное разрешение г-на Обер-Прокурора Святейшего Синода. Но и официальное дозволение не всегда помогало делу. Ревниво оберегая предметы, хранящиеся в шкафах, монашествующие братья не разрешали посторонним фотографам дотрагиваться до них, вследствие чего и самое фотографирование предметов затруднялось до крайности. В Троицко-Сергиевской же лавре (близ Москвы) отец ризничий не допускал даже и таких снимков, и мне пришлось дважды ездить в Лавру, специально для того, чтобы получить фотографии с весьма важного для меня кружева, помеченного 1424 годом. И если мне и удалось достать желаемое, то только благодаря монаху-фотографу, взявшемуся исполнить мой заказ. Ввиду таких затруднений, а вместе с тем и полной невозможности для меня лично объездить все те монастыри, церкви и соборы, где находились кружева разных времен и различного вида, чрезвычайно важными помощниками мне явились фотограф И.О. Барщевский и художник II.II. Гарденин. Первый уже давно заслужил известность своими богатыми сборниками фотографий. Замечательно предприимчивый и, к тому же, чрезвычайно чуткий ко всему тому, что имеет значение в художественном отношении и носить характер национального творчества, будь это архитектура, резьба по дереву, металлические оклады на образах, вышивки, или кружева, г. Барщевский не щадил ни своих небольших средств, ни сил, для того, чтобы увековечить фотографией все то, что ему удалось видеть в его многочисленных странствованиях по России, причем особенного его внимания заслуживали монастыри, церкви, соборы, ризницы, разные музеи, а также частные коллекции различных предметов русской старины. Второй, т.е. художник Н. Н. Гарденин, чрезвычайно обязательно взялся осмотреть и выбрать для меня разные предметы в ризницах Киевских соборов и заказать для меня фотографии с кружев, украшающих эти предметы. Таким образом, у меня постепенно составилось весьма богатое собрание рисунков старинных и новейших кружев. Помимо таких рисунков, мне удалось составить богатые коллекции образцов кружев. Одна коллекция была приобретена мною на средства Кустарной Комиссии для ее музея; она состояла преимущественно из кружев новейшей работы и служила как бы выражением искусства современных нам кружевниц в России. Другая коллекция была составлена исключительно из кружев Московской губернии для кустарного музея Московского Земства, по просьбе В. И. Орлова и желанию г. Наумова, председателя Московской земской Губернской управы, на средства последней. Наконец, третью коллекцию я составила лично для себя, приобретая постепенно более замечательные экземпляры кружев старинной и повой работы. Однако, не удовольствуясь всем этим, и желая достигнуть всестороннего изучения вопроса о происхождении русского кружева, я нашла, что собранный мною материал требует еще некоторой особой разработки, а именно сравнения с кружевными работами других стран. Совместное изучение исторического развития кружевного дела в России и в Западных государствах, а также знакомство с жизнью, с деятельностью и с недостатками в рабате современных нам наших кружевниц, так пагубно отражавшимися на состоянии кружевной промышленности, навело меня на мысль о необходимости прийти на помощь промыслу и промышленникам. Безграничное же доверие, с каким наши мастерицы всегда обращались ко мне, их беспомощность, бессознательность в действиях, словом, их темное существование, казалось мне, налагали на меня нравственную обязанность позаботиться об них, и я решилась, во что бы то ни стало, побывать за границей, и там на месте изучить все способы, применяющиеся для поднятия кружевного промысла. Осуществить задуманный план мне удалось в начале 1882 года. Италия в этом случае представляла особый интерес. И в самом деле: некогда процветавший в ней кружевной промысел одно время совершенно упал и заглох, и только лет 19-20 тому назад вернулся опять к жизни усилиями высшего общества и устройством близ Венеции школы кружевниц, находящейся под высоким покровительством королевы Италии Маргариты. О возникновении этой школы и деятельности Общества мне сообщил В.В. Стасов, указывая на то, что и у нас хорошо было бы устроить такое же учреждение, которое заботилось бы о совершенствовании работы наших кружевниц. Кроме кружевных школ и мастерских в Италии, я осмотрела еще школы кружевниц в Вене и посетила в Берлине мастерскую, из которой выдаются заказы на кружева в селения горной Силезии, и старалась не упускать случая ознакомиться также и со всеми теми мерами, какие были разновременно предпринимаемы правительствами в разных государствах западной Европы для поднятия кружевной промышленности. Подробные очерки кружевного дела в селениях близ Генуи, в Венеции и в Силезии напечатаны в IX выпуске Трудов Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России за 1883 г., здесь же скажу только, что, присматриваясь за границей к жизни мастериц, к их стремлениям и результатам деятельности общества и правительств, я убедилась в правильности предположений о том, чего нам желать для наших кружевниц, и с новой энергией принялась за работу. Мысль об устройстве в Петербурге школы для совершенствования работы кружев провинциальных мастериц, для обучения их рисованию и возобновления некоторых приемов плетения, составлявших красоту и отличительные черты нашего старинного кружева, но совершенно утраченных современными плетеями, а также и для установления более правильных торговых сношений между мастерицами и торговками – мысль эта более не покидала меня. Вместе с тем, для полного ознакомления с центрами кружевного производства в России, мне необходимо было проехать еще в губернии: Вологодскую, Вятскую, Казанскую и Нижегородскую*) [Подробные отчеты о кружевном промысле в губерниях Вологодской, Вятской и Казанской напечатаны в Трудах Комиссии по исследованию куст. пром. в России, выпуск XV,1886 г. В общей сложности, для обозрения мест, где кружевной промысел издавна существует, мне пришлось сделать в России свыше 15,000 верст, пользуясь то железными дорогами и пароходами, то тарантасами и перекладной]. Туда я и выехала весной 1883 года. Несколько раньше я занялась разработкой плана устройства школы кружевниц, сообщала о нем Е.Н. Андрееву, который очень сочувственно относился к моей мысли, но содействовать осуществлению ее не мог. Кустарная Комиссия располагала тогда столь незначительными средствами, что для поездки за границу и на путешествие по России, предпринятое мною в 1883 году, ничего не могла мне уделить, и я должна была на свой счет объездить все названные места. При таких условиях, я решилась воспользоваться моими сношениями с покойной баронессой Эдитой Федоровной Раден, живо интересовавшейся исследованиями кружевной промышленности в России. Я просила ее «полюбить моих кружевниц» и содействовать учреждению в С.-Петербурге школы согласно выработанному мною плану, для улучшения кружевной работы в Империи. Известность, какой пользовалась баронесса Раден, как деятельная участница в лучших начинаниях великой княгини Елены Павловны, ее светлый и вполне государственный ум, редкая доброта и отзывчивость ко всему тому, что могло принести пользу России, служили ручательством в том, что ее старания относительно устройства школы кружевниц достигнуть желаемых результатов. К тому же баронесса Раден, исполняя особо возлагавшиеся на нее поручения, касавшиеся женских заведений ведомства Императрицы Марии, имела возможность доводить до сведения Государыни Императрицы о нуждах русского народа, что и вызвало в 1883 году со стороны Ее Императорского Величества желание, чтобы школа кружевниц была учреждена. Средства на содержание школы были назначены г-м министром финансов Николаем Хриштановичем Бунге, оценившим вполне все значение вновь учреждаемого заведения для одной из наиболее выдающихся отраслей кустарного производства в России. Таким образом, в результате моих занятий с 1879 года, по изучению истории кружевного дела в России и собиранию материалов на местах производства кружев, явилось основание школы кружевниц в С.-Петербурге. Настоящий же труд удостоился в 1885 г. присуждения Императорской Академией Наук премии митрополита Макария. По содержанию своему труд мой разделен на две части. Первая предназначена историческому обозрению развития у нас в России кружевной работы; ему предпослан беглый очерк истории кружев в западных и южных государствах Европы. Вторая часть посвящена очеркам производства кружев в разных центрах, описанию техники приемов плетения, рисункам кружев и своду общих статистических сведений относительно численности мастериц по районам и количеству выделываемого ими кружевного товара. Приложенный к настоящему исследованию атлас, состоящий из 77 таблиц с 270 рисунками, представляет подбор кружев в исторической последовательности развития у нас кружевной работы. Составление этого атласа стоило немалого, и к тому же продолжительного, труда. Вследствие вышеизложенных причин, фотографии, снятые с кружев, находившихся в шкафах, за стеклом, в ризницах, выходили мутными и весьма часто крайне пятнистыми. Ежели я и могла ими воспользоваться для моих целей, то только благодаря удивительному искусству и участливому отношению к делу Г.П. Скамони, заведующего фотографическим отделом Экспедиции заготовления государственных бумаг, где рисунки печатались, и достойного его помощника мистера Честермена. Оба они всячески добивались возможности извлекать узоры из самых тусклых и плохих фотографий. Составившийся, таким образом, труд является первой попыткой соединить в одной общей картине все, что мне удалось узнать и изучить по отношению к существующему в России кружевному рукоделию. Работа эта имеет в народной жизни большее нравственное и экономическое значение, чем это можно было бы предполагать, принимая во внимание предмет изучения, т.е. кружево, не составляющее само по себе насущной потребности в жизни человека и представляющееся нам всегда лишь как роскошь самого суетного свойства. Не могу не сказать здесь же, что исполнением настоящего исследования о кружевном деле в России я много обязана содействию лиц, об участии которых я имела случай упомянуть выше и которые всегда очень сочувственно относились к моим занятиям. К числу особенно доброжелательных лиц, о которых я вспоминаю с величайшею признательностью, принадлежали также покойные Василий Александрович Прохоров и брат мой, Владимир Александрович фон Гойер. С В.А. Прохоровым я познакомилась по совету В.В. Стасова, который, хотя и не разделял вполне взглядов Василия Александровича, однако считал знакомство с таким замечательным ученым и знатоком русской старины весьма полезным для меня. Прохорова я застала уже очень больным (это было весной 1880 года) и, тем не менее, он с большим вниманием отнесся к преследуемой мною задаче. Он показывал мне издания свои «Христианских древностей и археологии» и «Русские древности», пояснял связь русского искусство с византийским, и перечислял те предметы, с которыми мне полезно было ознакомиться в созданном им музее христианских древностей. Но, чтоб было для меня особенно ценно, Василий Александрович посвящал меня в те трудности, какие ожидают исследователя народной жизни и промышленности, и советовал приступать к делу просто, без всяких заранее предвзятых мыслей относительно того, что приходится видеть и слышать среди наших кустарей. Брат мой, В.А. фон Гойер, своей любовью ко всему национально-русскому сильно влиял на решимость мою взяться за изучение русского кружева. Он же первый указал мне на обширные центры кружевной промышленности в Рязанской губернии, о которой до тех пор никаких сведений нигде сообщаемо не было, и прислал мне замечательные образцы старинных шелковых рязанских кружев, доказывавших все значение, какое Рязанская губерния имела в историческом развитии кружевного дела в России. Нередко и в поездках моих я встречала людей, горячо относившихся к преследуемым мною задачам, и потому теперь, когда труд мой представляется на суд публичный, я считаю своим сердечным долгом публично же выразить мою благодарность всем, кто сколько-нибудь способствовал выполнению его. Пусть каждый, кто когда-либо помогал мне словом или делом, указанием или участием, читая эти строки, найдет в них и для себя мое искреннее спасибо. I. Историки западного кружева, несмотря на всю обширность и давность литературы этого предмета, все-таки даже и до сих пор не пришли к окончательному и единогласному решению вопроса: откуда именно ведет свое происхождение европейское кружево? Одни полагают, что кружево происходит по прямой линии от вышивок золотом, серебром, шелком и шерстью, которыми любили украшать свои одежды и ткани все народы, начиная с самых древних времен. Подобными вышивками славились не только римляне и греки, но даже и несравненно более древние их предшественники, в Азии и Африке: малоазиаты, персы, индийцы, евреи, египтяне. Но, говорят эти писатели, кружево так родственно с разного рода вышивками и плетениями, до того воспроизводит совершенно одинакие с ними формы и узоры, что нельзя сомневаться в том, что кружево есть ничто иное, как позднейший потомок вышивального и плетевого мастерства, прямой их результат. На этом основании, многие из лучших историков кружева начинают свои книги или статьи вступлением, где перечисляют сохранившиеся до нашего времени сведения об этих производствах у древних народов 1) [Mrs. Bury Palliser. A history of lace, third edition, London, 1875; Segnin, La dentelle, Paris, 1875; Grand Dictionnaire Universel du XIX-me siecle, par Larousse, vol. VI, article: «Dentelle», Paris, 1870]. Они указывают на частые упоминания о вышивках в Библии 2) [Например Исход, главы XXVI-XXVII: «завеса из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и крученого виссона узорчатой работы»; XXVIII: «одежды Аарона из золота, голубой, пурпуровой и червленой шерсти, и крученого виссона, искусной работы»; Псалом XLIV: «одежда царевны шита золотом»; Книга Судей, глава V: «разноцветная одежда, вышитая с обоих сторон», и т. д.], к чему прибавляют, что, без сомнения, эти вышивки сопровождались чем-то вроде кружев, так как их можно различать на египетских фресках, в похоронных склепах, где парадные одежды украшены какими-то петельчатыми кружевообразными орнаментами 3) [Словарь Ларусса, т. VI, стр. 455-0; Palliser, A history of lace, стр. 2; Лебретон, стр. 200. К этому мы со своей стороны можем прибавить, что в египетском отделении С.-Петербургского Эрмитажа сохраняются небольшие куски древнеегипетской материи, покрытые искусною и тончайшею вышивкою, по технике напоминающей вышивания, делаемые помощью тамбурного крючка], а евреи во всех своих технических производствах много заимствовали от египтян, в том числе и производство вышивания, как это видно также из разных мест Библии 4) [Пророк Исайя, главы XXVII и XXVIII]. Они указывают далее на многие страницы Илиады и Одиссеи, где говорится об изящных и искусных вышивках древних гречанок 5) [Илиада, песнь V, ст. 337-8; песнь VI, ст. 289-295; песнь VIII, ст. 585-6; Одиссея песнь II и др.]; на то, что у фригийцев искусство вышивания стояло на такой высокой степени совершенства, что вообще всякое превосходное вышивание получало в древности название «Фригийского» 6) [Лексикон Ларусса, стр. 457; Лебретон, стр. 4: «Известно, что фригийцы очень прославились своим искусством плести галун, вышивать ткани и украшать их бахромой; поэтому многие приходили к вопросу, не знали ли фригийцы кружево, которое есть ничто иное, как сквозная вышивка»]; что у римлян было в большом употреблении плетение из золотых нитей, и, наконец, что до нас дошли даже такие произведения древней скульптуры, по которым нельзя не заключать о знакомстве древних с чем-то вроде кружев: в этом случае всего чаще указывали на рисунки расписных ваз 7) [Digby Wyatt, The industrial arts of the XIX century, London 1853, vol. II, текст к таблице CXLVI: «Авторитетнейшие писатели по части кружева трактовали вопрос о том, состояла ли «1aciniа» древних (откуда французское слово lacis, английское lace, кружево) из кружева шитого иголкой, или из сквозных только вышивок? Лучшим указанием, в настоящем случае, являются рисунки расписных ваз из Нолы, очень явственно указывающие, что «lacinia» состояла из вышивок по краям одежды и из бахромы, образованной из распущенных и потом сплетенных в узор нитей материи»] и на небольшую статую Дианы, открытую в прошлом веке в Портичи и находящуюся теперь в Неаполитанском музее: у этой статуи края одежды обшиты цветным (раскрашенным по мрамору) орнаментом, сильно похожим на кружево. Некоторые западные писатели производили европейское кружево из Византии, откуда, по их мнению, Европа узнала это производство еще в течение средних веков. «Не может быть сомнения в том, говорит Дигби Уайатт, что византийским грекам были известны все способы роскошнейшего вышивания, так как в продолжение долгих столетий производились богатейшие и тончайшие разукрашенные одеяния для придворно-государственного парада и возвеличения церкви. От греков, бежавших в места греческих поселений в Италии, во времена иконоборческих смут, жители этих стран, по всей вероятности, заимствовали искусство вышивания. Поэтому-то мы нисколько не удивляемся, встречая на картинах, статуях и барельефах старинных флорентийских и сиенских художников (живописцев и скульпторов) намеки на существование и распространенное употребление всех разновидностей шитого иглой кружева. Мы узнаем тут не только оригинальную бахрому древних, даже и до настоящего времени употребительную у крестьян Калабрии, но и сквозную работу, похожую на кружево, которая образовалась посредством того, что были вырезаны некоторые части тонкого полотна, место которых забрано потом, в геометрический узор, нитками. Что оба эти рода производства были предшественниками кружева, доказывается тем, что образчики первого из них часто встречаются в картинах живописцев XIV и XV века, а изображения настоящего кружева не появляются ранее начала XVI века. Некоторое подтверждение теории византийского кружева встречается еще и в работе кружева в Италии, где до сих пор возможно проследить самое раннее развитие этого рукоделия в местностях, находившихся в ближайших торговых сношениях с Византийской империей, а именно в Венеции и Генуе, где искусство это особенно процветало в первое время своего появления». Еще иные западные писатели старались доказать, что итальянцы научились искусству вышивания (от которого прямо произошло потом кружево) от сицилийских сарацинов, и что точно также испанцы выучились тому же от гранадских или севильских мавров. Сильным подтверждением, в этом случае, служило им то обстоятельство, что в самых старинных печатных книжках с узорами, начала XVI века, многие узоры для кружева называются «мавританскими» (moresco), «арабскими» и вообще «восточными». Наконец, было немало и таких писателей, которые указывали на золотые и шелковые галуны, на золотые, шелковые плетенья, которыми были украшены одежды многих личностей, погребенных в разных местностях Европы еще в первые столетия средних веков, и которых гробы были отрыты и раскрыты в прошлом или нынешнем столетии: эти писатели утверждали, что эти галуны и плетенья такие произведения, которых первоначальные узоры идут вглубь времен и восходят даже до эпохи «железнаго века» и свайных построек 1) [Palliser, стр. 2-3; Worsae, ibid.]. Но против подобных иноземных влияний восставали также многие западноевропейские писатели. «Как могли учить других кружевному искусству арабы и мавры (вообще восточники), восклицает г-жа Паллизер, когда этого искусства они не знали и сами? За исключением турецкой работы крючком (ойя) и некоторых китайских и персидских работ иглой по сетке и по выдерганной нитке, нет нигде на Востоке, во всех их производствах, ничего сколько-нибудь подобного кружеву». Профессор Ильг, один из лучших в Европе знатоков всех художественно-промышленных производств, является, в своем замечательном сочинении о кружеве, также самым решительным противником неевропейского происхождения кружева. Он признает, что, конечно, по многим причинам, в том числе по развитости всяческой техники у греков и римлян, легко можно было бы предполагать у них и уменье плести кружево, которому ближайшим первообразом, совершенно естественно, могли бы послужить рыбачьи сети или сетевидные украшения, часто покрывавшие голову древних женщин. «Но, говорит он, иные, собственно художественные соображения не дозволяют приписывать классическим народам изобретение и употребление кружева – вследствие присущего древним, прежде всего и во всем, принципа статуарной ширины и значительности. Кружево, невзирая на все свое изящество, должно было им казаться чем-то довольно мелкими, и незначительным»1) [Ilg, Geschichte und Terminologie der alten Spitzen. Wien, 1875. стр. 5]. При таком воззрении на дело, профессор Ильг не допускает того толкования, которое объясняло одно место у Плиния, как прямое свидетельство в пользу производства чего-то в роде шелкового кружева древними народами. Описав способ снимания с шелковичных деревьев, у сирийцев, нитей, выпряденных шелковичным червем, и упомянув, что при этом нити оказываются совершенно перепутанными, Плиний говорит: «От этого нашим женщинам предстоит двоякая работа, сначала распутывать эти нити, а потом снова их сплачивать». Ильг считает, что тут дело идет просто о тканье шелковых материй, – в подкрепление своей мысли он ссылается на то, что ни один древний рисунок, ни одна фреска, ни одна скульптура греческого или римского происхождения не указывает на знакомство классических народов древности с кружевом. Узор на краях одежды у архаической Дианы Неаполитанского музея (о которой говорено выше) он считает просто вышитым узором, между прочим потому, что этот узор не белый, а цветной 2) [Там же, стр. 5. Заметим здесь вскользь, что профессор Ильг странным образом как-то забывает, в этом месте, что даже и до нашего времени, всегда, у всех пародов, в употреблении бывало много цветного кружева. Почему же не могло быть цветного кружева и у древних греков, и на одеждах их божеств?]. Сведения о золотых кружевах, найденных в средневековых могилах, он признает «сомнительными», а в происхождение кружев с Востока еще решительнее не верит, объявляя, как и г-жа Паллизер, что для этого нет среди художественно-промышленных производств Востока никаких фактов и примеров 3) [Там же, стр. 7]. «Кого заставят верить, восклицает Сегэн, что люди Востока, знаменитые своею неподвижностью в деле промышленности, знали кружево? Из этого, следовательно, выходит, что они перестали делать кружево тотчас же после того, как европейцы переняли его у них?4) [Seguin, стр. 10]». «Кружево, объявляет в своем заключении профессор Ильг, есть дитя веселой, художественно-радостной эпохи Ренессанса в Италии, создание нового времени, самой художественно-богатой, со времен древности, эпохи» 5) [Ilg, стр. 7]. К тому же заключению приходить и Сегэн. «Нечего в том сомневаться, говорит он, происхождение кружева не восходит за пределы XVI века 6) [Сведения, приводимые ниже, указывают нам на более раннее появление работы плетеного кружева. Так, в Швеции она существовала в 1336 г., в Англии в 1363 г., во Франции плетение кружев было известно в 1408 г., но ни профессор Ильг, ни Сегэн не приняли во внимание этих указаний. Между тем в церкви св. Петра в Лувене находится картина, изображающая молодую девицу, занятую плетением кружев на коклюшках. Картина помечена 1495 г. и служит неоспоримым доказательством существования этой работы в Нидерландах уже в XV ст.]. Надо только изумляться упорству писателей об этом предмете, которые непременно хотят приписать кружеву происхождение фантастическое, или неизвестное, и идут до времен отдаленнейшей древности, тогда как самый глубокий невежда может убедиться в невероятности их положений, взглянув на любой сборник старинных костюмов». И вслед за тем, на основании изображений европейских костюмов, Сегэн старается доказать, что ранее царствования Генриха II во Франции, кружево не было известно в Европе7) [Seguin, стр. 10-13]. Которая из двух сторон права – до сих пор в среде европейской литературы не решено. Но зато с несравненно большею удовлетворительностью разработана история кружева в разных странах Европы, начиная с эпохи Ренессанса, т.е. с того времени, когда кружево, наполненное рисунками современного вкуса и стиля, сильно вдруг распространилось и стало повсюду входить во всеобщее употребление. III. Обобщая факты из истории кружевного промысла в разных местах его производства, на западе и на юге Европы, нельзя не отметить некоторых, весьма знаменательных явлений. Мы видели, что в некоторых странах работа кружев прежде всего возникает во дворцах, замках и монастырях, наполняя приятным развлечением досуги королев, принцесс, аристократок и монахинь, все стремления которых были направлены на украшение церквей, облачение священнослужительских, словом на служение идее религиозной; лишь впоследствии рукоделие это начинало служить отделкой предметов, входивших в общее употребление в дамском и мужском наряде. В других странах, работа эта являлась прямо предметом торговли, или же служила исключительно личному потребление. Наконец, в-третьих, она была с величайшими усилиями привита рабочему населенно для поднятия экономического положения страны. Мы видели также, что живописцы XVI и XVII столетия всеми силами способствовали улучшению этого женского рукоделия, составляя и издавая рисунки самых разнообразных кружев. Далее мы, можно сказать, присутствовали при возникновении самого животрепещущего, самого горячего кружевного вопроса, то возбуждавшего гонения этой нежной отделки, вызывавшей издание запретительных эдиктов против ввоза ее, то регламентацию насчет ношения кружева, или даже полнейшее запрещение употреблять его. Знакомясь со всеми превратностями судьбы, которым подвергалось ничтожное, казалось бы, украшение туалета, приходится вывести то заключение, что было время, когда кружевной вопрос являлся мировым вопросом – условием благосостояния или обеднения страны. И, что это было, действительно, так, мы заключаем из того, какие старания прилагались, в разных государствах, к улучшению производства кружев и к большему его развитию. В этом случае ум, энергия и глубокое понимание человеческих слабостей оказали наибольшую услугу Франции, так как здесь, благодаря усилиям министра Кольбера, удалось положить основание промышленности, не имеющей себе подобной нигде в других странах света, – промышленности, и по настоящее время доставляющей громадные выгоды родине этого великого государственного деятеля. Изучение кружевного дела по образцам и письменным источникам разных времен в России знакомит нас очень подробно с разновидностями русского кружева, его употреблением, с материалами, из которых оно готовилось, с техникой работы, и, наконец, с развитием его и распространением. Перед тем, однако, чтобы приступить к описанию кружева и исторического развития его, постараемся определить самое слово «кружево» в русском языке, и посредством сравнения выяснить: тождественно ли оно с понятием о кружеве, установившимся в других странах, или нет? У нас слово «кружево» упоминается, сколько до сих пор известно, впервые, в наших летописях, в XIII столетии, а именно, в Ипатиевской летописи: там, под 1252 годом, говорится о князе Данииле Галицком, что при свидании его с королем венгерским, на нем был надет «кожух оловира грецкаго и круживы златыми плоскими ошит», а под 1288 годом рассказывается, что после смерти знаменитого Владимира Галицкого «омывше и увиша и (его) оксамитом с круживом, – яко же достоит Царем, и возложиша и на сани, и повезоша», и т. д. Такие указания, за краткостью их, не могут нам дать ясного понятия о том, какого вида кружево это было. Зато, имеющийся у нас налицо образец начала XV века, кружево, нашитое па покров к мощам препод. Серия, № 1, помеченный 1424 годом (Атлас, табл. I, рис. 1) и другие, похожее по технике на это кружево образцы, находящееся в ризнице Троицко-Сергиевской лавры (близ Москвы), а также и образец из церкви погоста Рогожи, бывшего Рогожского Преображенского монастыря (табл. II, рис. 1) 1) [Оригинал находится в Тверском музее], служат лучшим доказательством того, что кружево того времени, плетеное из золотых и серебряных ниток, состояло из сцепления ромбов, расположенных на сетке. Края кружев совершенно прямые, окаймлены с двух сторон маленькими зубчиками. Упоминания о кружевах в описях XVI века дают нам также лишь самые краткие указания, как, например, «круживо кожушное», «круживо сожено жемчугом» и т. под. Самих же образцов кружев этой эпохи нам не удалось разыскать, хотя, но всей вероятности, такие кружева существуют, но только обозначения времени, когда они были изготовлены, при них не находится. Это обстоятельство лишает нас возможности определить ныне же с некоторой точностью, каковы именно были кружева XVI века. Особенным богатством образцов и описаний отличается XVII век; здесь мы встречаем кружева с ровными краями, не составляющими, однако, прошивки (табл. III, рис. 5, табл. IV, рис. 3 и 5), или окаймленными крошечными зубчиками (табл. III, рис. 1, 3, и 7 и табл. X, рис. 1); на мелкой сетке фона этих кружев расположен фантастический орнамент, или ромбы большие и малые. Другие образцы этой же эпохи заканчиваются более или менее крупными, продолговатыми, круглыми или пологими фестонами, имеющими специальное название «зубьев» или «городов». Узоры таких кружев также фантастичны, но работа их совершенно иная, напоминающая иногда тесьму, а иногда снурок, которым узор выложен, а затем связан сцепом, более или менее редким (табл. III, рис. 2, 4; табл. IV, рис. 1 и 6; табл. V, рис. 1, 2, 3 и 4, табл. VI; рис. 1 и 2 и табл. VII, рис. 1). Все эти кружева сделаны также из серебряных и золотых ниток. Чрезвычайно важна для нас также и номенклатура кружев XVII века, как, например: круживо «ткано» в кружки, круживо «ткано в цепки, круживо «ковано» золото, круживо «прядено», круживо «низано» жемчюгом, круживо «петельчатое», «решетчатое», «цепковое», «колесчатое», делано в «кружки», «в проём », «зубчатое», «в городы», «делано высоким узором» и «круживы плоския». Приведенный только что перечень названий, хотя и не полный, служит тем не менее лучшим доказательством того, до какой степени слово кружево применялось к различным видам отделок, между которыми находились и тканые (табл. II, рис. 2), и «кованыя», и «зубчатое», и «в городы», и «делано высоким узором » (табл. II, рис. 3), и «плоское». Последнее выражение для нас тем более важно, что слово «в городы» и поныне сохранилось среди мастериц, занимающихся изготовлением кружев. Оно служит исключительно для обозначения отделки, заканчивающейся большими зубьями. В XVIII столетии и.начале XJX, кроме образцов металлических кружев, имеющих один и тот же характер с работой предыдущим, веков (табл. VII, УШ, IX, X, XI, XII и ХШ), появляются такие кружева из ниток, с шелком или без него, представляющие из себя то отделки с прямыми краями (табл. XIX, рис. 1, табл. XXV, рис. 1, табл. XXXVI, рис. 2, табл. XXXVII, рис. 2, табл. LIX, рис. 2, табл. LXV, рис. 2 и 4 и др.), то с зубчатыми (табл. XIV, рис. 2, табл. XV, рис. 2, табл. XVI, рис. 1, табл. XVII, рис. 2, табл. XVIII, рис. 2, 3, 4, табл. XIX, рис. 2, табл. XXVII, рис. 1, табл. XXXI, табл. XXXII, рис.. 2 и др.). Таким образом, рассматривая данные, имеющиеся у нас, мы не встречаем никаких указаний на то, чтобы форма рисунков имела бы в этом случае такое же значение, как это встречается в кружевах Западной Европы, где, как, например, во Франции, в Италии и в германских землях выражения «Dentelle», «Merlo» и «Spitzen» прямо обозначают их зубчатое очертание, установившееся с самого появления этой работы. В подтверждение настоящего мнения можно привести еще несколько весьма веских доказательств. Так, в дошедших до нас узорах, употребляемых и ныне плетеями, «ромбы» называются повсюду «кругами». Так, например, узоры: «два круга», «кружки», «кружки денежки», «кружок в кружке», «кружечки», «мелкие кружки», «круги» и т.п. представляют из себя ромбы разной величины. Но коль скоро в рисунке находится правильный круг, его называют «колесом» – выражение, упоминаемое также и в обозначении старинных кружев: «колесчатое делано в кружки». Помимо этого, объезжая места производства кружев, а также получая сведения из тех мест, где мне не пришлось быть лично, как например в Сибири, я должна была прийти убеждению, что, и по настоящее время, иногда вышивки по выдернутому полотну, т.е. сквозные, называют кружевом, равно и тканую прозрачную прошивку, как например, в Красноуфимском уезде, Пермской губернии, именуют кружевом. Между тем, есть такие местности, в которых собственно слово кружево вовсе почти не в ходу, как то в Орловской губ. Елецкие и мценские мастерицы, хотя и производят его в большом количестве, однако употребляют выражение «край» и «прошивка», «амчанский край», «елецкий край», «елецкая прошивка» и т. д. В первом случае этим обозначается зубчатое кружево, служащее для крайней отделки, а во втором, кружево с прямыми краями, употребляемое для вставки между двух кусков материи. Возвращаясь к отдаленным временам, т.е. к началу появления слова кружева, писавшегося тогда через букву и, т.е. «круживо», можно было бы предположить, что оно произошло от техники работы, потому что во время работы, кружево приходится делать вокруг круглой подушки – «кружить». Но тогда, на такой подушке нельзя было бы «ковать» и «ткать» кружево. Таким образом, можно с большой вероятностью считать, что слово «кружево» относилось первоначально к разным отделкам, окружавшим какой либо предмет. Такое же определение делают и Строев и Савваитов. Строев говорит: «Круживо – окружение золотое или серебряное, вдоль пол, и по подолу нарядной одежды государей, широкое, и узкое, тож большее и меньшее, с каймой или бахромой; оно нашивалось и переносилось» 1) [Строев, Выходы царей, Москва, 1844. Указатель, стр. 46]. «Кружево», поясняет Савваитов, «это узорочная нашивка на царских одеждах, кованая, плетеная, тканая, или низанная, иногда с драгоценными камнями»2) [Савваитов, Описание старинных царских утварей, одежд и т.д. СПб., 1865 г., стр. 207 и 208]. Но то, что Строев и Савваитов говорит здесь, согласно с целью своих сочинений, про времена только царения, должно быть, конечно, отнесено и ко временам великокняжеским, в чем мы не можем более и сомневаться, имея в руках столь драгоценные образцы, каковы кружева начала XV века. При всем этом, весьма существенное значение для нас имеет и то, что древнее наше кружево «нашивалось» и «переносилось». Этим обусловливается полное различие в производстве работы, различие прямо и точно устанавливающее понятие о том, что наше древнее золотое и т.п. кружево было совершенно самостоятельным украшением, не имевшим по технике ничего общего с вышиванием, которое в то время было также очень распространено. Вместе с тем, часто встречаемые в древних описях выражения: «круживо низаное», «тканое», «решетчатое», «круживо жемчужное», «круживо кованое из фигурных штучек» и т. д. вполне убеждают нас в том, что в древности под словом «кружево» понимались отделки самые разнообразные по виду и составу. Тем не менее, признать во всех этих узорных украшениях собственно «кружево» в том смысле, как его понимают в настоящее время, мы вполне не можем, хотя у нас, при появлении специально этого рода украшений, никакого нового названия не придумано и не было: как в XIII веке называлось оно «кружевом», так и спустя 600 лет, несмотря на некоторые изменения, оно продолжает, называться «кружевом». В Западной Европе было не так: там в течение XVI и до середины XVII века, разные виды кружева, или тех производств, который были его родоначальниками, почти повсеместно назывались: «passaniento», «passements», «tarnete», «trina», т.е. собственно «галунами», «каймой»; кружева же, как и было уже упомянуто, получили специальное название: «Dentelle», «Merlo», «Spitzen». В России только в позднейшее время, т.е. но ранее XVIII столетия, когда металлическое кружево стало выходить из употребления, а взамен его начали носить иные отделки, слово кружево стало применяться исключительно к плетеного из шелка, ниток, бумаги и металлического материала, а кованые, тканые и басонные отделки получили названия: «галунов, позумента и аграманта». Таким образом, сгруппированные здесь данные относительно слова «кружева» могут служить, мне кажется, довольно несомненным доказательством того, что не форма рисунков, вводившихся в работу кружева, а применение его, как отделки той или другой вещи, создали именно это выражение, вошедшее в употребление на Руси ранее XIII века и сохранившееся у нас и до сих пор. II. Какого происхождения было кружево, впервые появившееся на Руси? Вопрос этот, в высшей степени важный и интересный, несмотря на довольно значительное количество имеющегося у нас уже материала, все-таки еще не может быть разрешен вполне удовлетворительно, и вот почему. Изобретение плетеного кружева, как мы видели в историческом очерке западного кружевного дела, оспаривается Нидерландами у Италии. Мы видели также, что лучшие исследователи этого вопроса сходятся на том, что происхождение плетеного кружева «не восходит за пределы XVI века». У нас же о кружеве упоминается уже в средине XIII столетия, о чем уже говорилось в начале настоящего очерка. Приведенные там указания наводят нас на мысль, что наше кружево должно было быть иного происхождения, нежели западное, или, по крайней мере, что первые его образцы были занесены к нам не из Италии и не из Нидерландов. Откуда же оно могло к нам прийти? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо было бы иметь перед глазами полные сборники рисунков с византийских и восточных не только кружев, но и вышивок золотом, серебром и шелками, без сомнения, бывших у нас в непосредственном употреблении, или много раз служивших образцами и прототипами для нашего кружева. Таких изданий пока еще никем не составлено. Это еще работа будущего. Правда, постоянные раскопки древних гробниц на Востоке дают некоторые указания, но они далеко не убедительны, предоставляя простор догадкам и предположениям. Вот, например, что говорится, по поводу находок в Коптских гробницах, в журнале «Zeitschrift fur bildene Kunst» о вязанье на прутках и крючках: «Простое вязанье на прутках, посредством которых производится род ткани, причем делают ажуры и зубчатые края, считается началом или первообразом кружева на коклюшках. Насколько работа крючком старинна, трудно сказать; некоторым пояснением могут служить кружева в коптских гробницах, устроенных в V-VIII столетиях после Рождества Христова. И кажется, что те, которые считают происхождение кружев с Востока, находят в этом некоторое подтверждение» 1) [Zeitschrift f. bildene Kunst, 1888: приложение при нем. – Kunstgewerbeblatt, №1, статья Марка Гейдена]. Приведенная сейчас выдержка не может, по нашему мнению, служить для окончательного решения занимающего нас вопроса. Я имела случай пойти несколько далее в изучении коптских работ, благодаря великолепной коллекции вышивок, тканей и ажурных изделий, добытых из коптских гробниц и привезенных В.Г. фон Боком в Императорский Эрмитаж в Петербурге. В числе этих предметов находятся головные уборы (род колпаков), напоминающие плетеное кружево. Для выяснения вопроса, каким способом можно было бы получить такое же плетение, образцы коптских головных уборов были доставлены в Мариинскую практическую школу кружевниц, где под руководством начальницы школы, Е.Е. Новосильцевой, были произведены опыты. Первый опыт подражание ажурной работе посредством переплета, делаемого коклюшками на обыкновенной кружевной подушке, дал в результате кружево, почти совершенно схоже с коптской работой. Тем не менее, Е.Е. Новосильцева, не довольствуясь этой работой и желая добиться совершенного тождества в плетении, напала случайно на мысль, вместо подушки, употребить обыкновенную раму, (или пяльцы), в которых делаются вышивки. Результат превзошел ожидания. Ажурная работа действительно оказалась подходящею вполне к данным образцам. Произошло это вследствие того, что коклюшки тяжестью своею, не имея более упора на подушке, равномерно натягивали нитки, и дали плетению совершенно ровное и тождественное с образцами коптских головных уборов. При этой работе были найдены следующие приемы. Работа производится все в одну сторону, справа налево, причем переплетами ниток можно достигнуть исполнения густой дорожки, прозрачной, весьма ровной решетки и наконец, дырочек более или менее больших. Из таких именно элементов и состоит коптская ажурная работа. Но что еще весьма важно, в коптской работе нет изнанки; полученное при подражании этой работе плетение также не имеет изнанки. Но такие результаты можно получить только работая коклюшками; всякое другое вязанье на спицах или крючках всегда имеет две стороны, т.е. лицо и изнанку. Несмотря на такие факты, мы все еще но считаем себя вправе; признавать ажурные работы коптского происхождения непосредственными или косвенными родоначальниками кружев у нас или на Западе Европы. Точно также, имеющиеся у нас в музее Академии Наук шелковые кружева, находящиеся на китайских одеждах, не разрешают нам вопрос о происхождении нашего кружева. Китайские кружева были доставлены в Россию во время царствования Петра Великого, когда русские ученые путешественники или члены миссий привозили в Петербург разные предметы этнографического характера 1) [Кружева эти украшают женские костюмы, употреблявшееся (по отзыву одного из членов нынешнего китайского посольства в Петербург около 200 лет тому назад]. Состоит это кружево из орнаментов, в виде цветов, выложенных цветным плетеным, узким снурком, по технике вовсе не напоминающим встречающиеся у нас в кружеве плетешки, и из цветных шелковых сеток, сделанных, без всякого сомнения, иголкой. При таких условиях, самые коренные и существенные пункты вопроса о происхождении наших, как и всяких других, кружев с далекого Востока, должны, пока, остаться но разрешенными. Тем не менее, на основании имеющихся уже данных, мы не можем сомневаться в том, что иноземных влияний на наше кружево, в течение средних веков и до конца XVII века, было всегда не мало. Во многих актах и документах у нас, например, упоминается о кружеве «немецком» 2) [Выражение это употребляется и ныне мастерицами, но, не имея образцов немецких кружев столь отдаленного времени, мы не может определить сходства его с современным нам кружевом, называемым мастерицами немецким], «фряжском» 3) [«Фряжское кружево» упоминается, между прочим, в «Описи платья времени царей Феодора Ивановича, Бориса Годунова и Василия Шуйского», Забелин: «Домашний быт цариц» (изд. 2-е), «Материалы», стр. 39], «литовском» 4) [«Литовское кружево» мы встречаем нисколько раз в «Описи казны патриарха Никона», см. «Временник Общества истории и древностей», т. 15, 1852 г., стр. 59] и о кружеве, «что словет «молдацкое» 5) [Савваитов, Одежда царевны Софии Алексеевны, 1673 г., 127-181]. Этих кружев не осталось, и мы о них ничего не знаем. Но самыми важными указаниями в этом отношении мы считаем упомянутую выше выписку из Ипатьевской летописи и факты, добытые изысканиями Забелина о происхождении у нас некоторых женских работ. «Начало шелкового и золотого шитья, говорить Забелин, мы должны относить к самым первым временам нашей истории, когда оно, по всему вероятно, служило лишь домашним потребностям богатого наряда и убора. Само собою разумеется, что с принятием христианства, благодаря потребностям Церкви и знакомству и близким связям с Византийской Грециею, откуда, без сомнения, вместе с образцами работы являлись к нам мастера и мастерицы – это женское по преимуществу художество получило обширнейшее применение, распространилось и утвердилось, как особая отрасль художества, служившего исключительно Церкви, вероятнее всего, что в первое время особому его распространению способствовали женские монастырские общины. Уже первые княжны русские основывают монастыри, собирают черноризиц, и с богомольными целями путешествуют даже в Грецию, в Царьград, где, конечно, в женских же монастырях знакомятся еще более с искусством. Женский монастырь должен был существовать женским же рукоделием; а какое же рукоделие было соответственнее монастырскому настроению мысли, как не то, которое прямо шло на украшение Божьего храма. Очень естественно, что первые женские монастыри были и первыми мастерскими и первыми рассадниками этого искусства» 1) [Забелин: «Домашний быт русских цариц», изд. 2-е, стр. 659]. Хотя в этих указаниях выражение «кружево» прямо и не употребляется, однако, в числе женских работ и оно могло быть занесено к нам из Византии, совместно с материями греческими, каковы «аксамит и оловирь», из которых были сшиты наряды княжеские, упоминаемые в летописи Ипатьевской. И это тем более вероятно, что о «серебряной сетке Кипрского происхождения» упоминает также и г-жа Паллизер на основании известного сочинения графа Лаборда «Glossairt Fraucais du Moyen-Age», где в описи казнохранилища герцогов бургундских, под 1393 годом описывается «un petit pour point do satin noir et est la gorgerette do maille d'argeut de Clippre» 2) [Palliser, A history of lace, 3-е изд., стр. 65]. Подобную этой сетке, вероятно, и носили около того же времени русские князья на своих парадных одеждах, под названием «золотого и серебряного кружева». В этом мнении убеждает нас еще и то обстоятельство, что к слову круживо под годом 1288 прибавлено пояснение «плоскими»; значит в то время были отделки и «не плоские». В этих пояснениях мы должны видеть прямое указание на различие, какое тогда уже существовало между «кружевом » и «вышиванием», так как последнее, исполненное из золота или серебра, всегда было несколько выпуклое, «делано высоким узором». Но кроме этого, мы видим, что старинные образцы металлических кружев, дошедшие до нас, представляют из себя, действительно, сеткообразный фон, по которому расположен своеобразный орнамент. Достойно особого внимания и то еще, что ежели не в общем, то в частностях, как техника, так и самый рисунок этого кружева сохранились и до сих пор и, перейдя в употребление для кружев шелковых и нитяных, составляют нечто совершенно особое в своем роде, не встречающееся ни в каких описаниях западного кружева, какие нам известны из сочинений Сегена, г-жи Паллизер и Ильга. При рассмотрении рисунков и техники кружев, нам придется еще ближе коснуться этого вопроса, теперь же скажем только, что наименьшее влияние западных образцов на наши кружевные изделия замечается в период процветания металлического кружева, т.е. до начала XVIII века, и встречавшееся в то время выражение «немецкое кружево» отнюдь не должно быть понимаемо в точном смысле слова. Оно употреблялось, вероятно, вообще для обозначения чего-либо иноземного. С воцарением царя Петра I, когда последовали указы его, начиная с 1699 г., преследовавшие старинные народные одежды и наряды, когда вводилось ношение европейского и преимущественно немецкого платья 3) [Полное собрание законов, т. IV, стр. 1741, 1887], и когда (в 1700 г.) было повелено женскому полу иметь «в честном обхождении с людьми совершенную свободу», – не закрывать лица «на свадьбах, пиршествах и на всяких публичных увеселениях 4) [Деяния Петра Великого, Голикова, Москва, т. II, стр. 11], все общество вынуждено было постепенно утрачивать свои прежнее обычаи, вкусы и нравы, и поддаваться все более и более влиянию западных обычаев, по крайней мере с внешней стороны своего бытия. К тому же Петр Великий не оставил и женских монастырей без внимания. Ему хотелось, чтобы прежние работы монахинь, средневековые, заменялись новейшими европейскими. Так, в Москве даже и до сих пор существует предание, гласящее, что в 1725 г. император Петр I выписал из брабантских монастырей тамошних питомиц, для обучения прядению голландских ниток и плетении кружев – бесприютных детей, принятых им в Новодевичий монастырь близ Москвы, числом до 250. Долго ли продолжало существовать это рукоделие в монастыре и принесло ли пользу – неизвестно. Только после 1812 года, когда большая часть призреваемых монастырем разбежалась но сторонам, кружевная работа была совершенно оставлена в обители. Но, помимо упомянутого предания, мы имеем налицо самые положительные факты, доказывающее, что нововведение императора Петра I имело своих подражательниц среди высшего общества, стоящего ближе к двору, вследствие чего система работы заграничного кружева, совместно с рисунками, стала вскоре достоянием усадьб помещичьих. Подтверждение этому мы находим не только в образцах кружев, сохранившихся еще в разных краях России и в названиях этих кружев, в указаниях на «драбанскую (т.е. брабантскую) нитку», по выражению многих современных нам старушек-кружевниц, в губерниях: Вологодской, Орловской, Московской и друг., но и в орудиях для производства работы, встречающихся еще и теперь в деревнях (бывших дворянских поместьях) и совершенно схожих с орудиями, употребляемыми и поныне во Франции, Бельгии и Голландии при плетении кружев. Другое подтверждение изменившимся требованиям русского общества, с начала XVIII столетия, мы находим в разных записях, где вместо: богатого саженого жемчугом или плетеного из золота и серебра кружева, все чаще встречаются: «Фантаж» (Fantauge) 1) [Роспись приданаго 1718 и 1730 годов, Ровинский, русские народные картинки, кн. IV, прим. и дополн. 1881 г., стр. 247-248]; «гарнитура брабантских кружев», «фантаж из крутофильских кружев», «убор брюссельских кружев», «убор серебреных блондов», «черный фантаж с черными кружевами», «убор из блондов фиолетовых и белых» 2) [Семейство Разумовских, Ал. Васильчикова. Роспись приданому графине Авд. Денис. Разумовской, стр. XXX], «убор самарных кружев», «белых кружев», «галстук мужеский кружевной», «простыня постельная голландская с кружевом», «две наволочки же малинные с кружевами» и т. д.3) [Там же рядная Ек. Ив. Разумовской, рожденной Нарышкиной, стр. XXXI-LVII]. К этим указаниям, находящимся в печатных источниках, можно прибавить еще и устное предание, сохранившееся в Вологодской губернии. Там, именно в г. Сольвычегодске, рассказывают, что жители некогда производили «сканныя» серебряные кружева. Работа эта была перенесена в старину из Италии и насаждена братьями Строгановыми, магнатами севера. Появление названных только что образцов постепенно вытеснило старинные кружева и создало совершенно новый вид кружев, во вкусе чисто западноевропейском. Несмотря на такой переворот, тип первичного русского кружева не исчез безвозвратно. Мы находим его во всей силе и с полным сохранением его особенностей – в кружевах, изготовлявшихся и изготовляемых доныне крестьянками и мещанками в разных деревнях, селах и городах России. Прототипом этому кружеву служили, несомненно, кружева металлические и низанные жемчугом, которые носились крестьянками, и упоминание о которых мы находим в течение всего XVII и в начале XVIII столетия, а также и старинные вышивания по разным тканям и по выдернутому полотну, бывшие всегда в большом употреблении среди мещанского и крестьянского населения России. III. Насколько разработка вопроса о происхождении русского кружева оставляет еще желать многого, настолько мы можем с уверенностью сказать, что происхождение рисунков, встречающихся, как в старинных, так и в новых образцах плетения, представляется нам ясным и определенным. Но таким оно может представиться лишь при изучении и сличении описаний различных материй, употреблявшихся у нас с древнейших времен, и при таком же подробном знакомстве с вышивками разного рода. Начнем с более древнего, – с узора «в шахмат». Он существовал не только на наших материях, но и на наших кружевах, и здесь даже по настоящее время носит название «в шашки». Этот узор имеет то же очертание, что и на малороссийских плахтах, а эти последние имеют, с своей стороны, по мнению г. Прохорова, необыкновенное сходство с узором на платье древне-малороссийских, а, значит, согласно со словами В. В. Стасова и с узором на платье древнегреческих и этрусских женщин 1) [Заметка о древнерусской одежде и вооружении, В. Стасова. По поводу издания: Материалы по истории русских одежд и постановки жизни народной, В. Прохорова. «Журнал Минист. Нар. Просв.», 1881 г., стр. 73]. До начала XVII столетия мы находим лишь краткие упоминания о материях, как например, «оловир грецкой» (в 1252 г.), «аксамит » (в 1288 г.), «зеленая камка» (в 1424 г.), «атлас вишнев вепедицкой» (в 1509 г.). Но с 1632 г. описание материи становится подробнее. Так, под годом 1633 встречается: «отлас турский, разводы золота, круги серебряны островаты» (круги островаты – те же ромбы, называемые и ныне кругами). Разводы также употребляются в терминологии кружев. Камка «мелкотравная» («мелкотравное» – узор кружева, существует до сих пор). Под 1634 г.: камка кизилбашская, по золотой земле «люди стоячие», камка лазорева «копыта» в травах. Под 1636 г.: атлас турской, по зеленой земле травы и «листья» золотное. Под 1637 г.: шуба зелена камчата, «по ней реки», камка зелена, по ней «черенки». Ферези полосатые, полоски шелк черевчат, бел таусинен. Под 1638 г.: камка кизилбашская, по белой земле травки «кустиками». Под 1648 г.: бархат венедицской, круги серебряны, велики «репьями», в них «круги золоты не велики островаты», листья золото. Отлас по белой земле «травчет ». Под 1651 г.: ферези, дороги полоски мелкия, шелк вишнев да таусинен. Под 1652 г.: объярь золотая, по серебряной земли «круги», а в кругах «репьи» с «разными шелки». Обьярь по серебряной земли развода золотая в цветах», год 1647. Под 1653 г.: бархат червчат двоеморх, с «орлы». Байберек маков цвет, по нем «реки» и травы серебряны. Под 1660 г.: отлас виницейской золотной, но червчатой земли, по ней «кубы» золоты. Под 1661 г.: камка кизылбаская, по серебряной земли «деревца» шелковы, листья золотное. Под 1672 г.: изарбав серебряной «травчетой со птицы». Под 1681 г.: кафтан верхний камчатой китайской «мелкотравной». Выписанные здесь названия узоров на материях сохранились дословно для обозначения рисунков и на старинных кружевах; они перешли также в употребление и среди современных нам мастериц. В наименованиях же кружев, служивших украшением княжеских и царских одежд и утерянных для нас, мы найдем еще выражения, совершенно тождественные с теми, которые упоминаются в описании материи, как например: атлас золотой «петельчатой», атлас бел, по нем травы «колесчеты», обьярь по червчатой земле травы «чени». Указывая на все эти узоры, необходимо добавить, что наименования их иногда до чрезвычайности фантастичны, вследствие чего не только трудно, но подчас и совершенно невозможно себе представить их вид и очертания. В этом убеждают нас узоры, находящиеся в употреблении ныне среди мастериц. Таковы, например: узор «реки», представляет ряд правильных зигзагов; «мелкотравный», табл. XL, рис. 3, собрание цветков и арабесок; то же надо сказать о «кустиках», «деревцах», «кубах», как и о вновь сочиненных узорах» называемых «кораблем» (табл. XXI, рис.3), «полукораблем» (табл. XXI, рис. 1), «круги» (табл.XXI, 1 рис. 4), «гребешками» (табл. XXX, рис.; 6), «замки» и «раки» (табл. XXXVI,. рис. 2), «барабанчики» (табл. XXXVIII, рис. 4 и 6) «черепушками» (табл. XL, рис. 2), «кулички», «бантиками», «бараньи рожки» (табл. LV, рис. 2, 3, 4 и 5); и других, точно также мало напоминающих своими очертаниями настоящее изображение корабля, кустика, реки и т. под. При таком положении дела было бы совершенно напрасным трудом разыскивать в мельчайших подробностях, какой узор был именно заимствован у того или иного народа. В настоящем случае наибольшее значение имеет факт, указанный выше, т.е. полное тождество наименований узоров на тканях и на кружевах, употреблявшихся одновременно, и тип этих узоров, в которых изображение разных фигур, как то: деревьев, людей, птиц, трав, составляем, преобладающую черту; из геометрических же форм, мы встречаем: «круг» (ромб), «полоски» и «шахматы». Такое направление узора сохранялось исключительно в кружевах до начала XVIII столетия, т. о. в металлических и других современных им кружевах. В кружевах же из шелка и ниток, т.е. начиная е XVIII века, резво выделились два типа: один чисто геометрический, другой, сохранивший всю фантастичность прежних кружев, иногда с некоторой примесью вновь занесенных к нам с Запада рисунков. До сих пор мы говорили только о влиянии рисунков тканей на узоры кружев. С появлением кружева шелкового и нитяного, мы можем проследить также влияние на него и вышивок, производившихся на разных тканях. Среди мастериц, занимающихся плетением, сохранилось до сих пор воспоминание о «численном кружеве», считающемся самым старинным из образцов, которого мы не находили нигде на Западе. Способ приготовления его совершенно вышел из употребления и почти утрачен; тем не менее, мне удалось найти еще образцы его и лиц, объяснивших способ их плетения. Наивность последнего, основанного на повторении одного и того же рисунка посредством счета ниток, а не на предварительно изготовленном узоре, не оставляет сомнения в том, что в этом численном кружеве выразились впервые желание и попытка подражать разным вышивкам. Таков, например, рисунок численного кружева (табл. XIX, рис. 1 и таб. XXXVI рис. 2), сохранившийся еще и напоминающий своими очертаниями рисунок на листе IV под № 21 и 22 в издании «Русский народный орнамент» В.В.Стасова. При этом необходимо пояснить, что, заимствуя рисунок из вышивок, наши мастерицы не имели обыкновения придерживаться его в совершенной точности. Часто брались только отдельные частицы рисунка, а остальное дополнялось воображением самой рукодельницы. К тому же и техника плетения не всегда дозволяла полное тождество в исполнении вышитого узора. Однако тип и характер можно всегда проследить, что мы и видим на указанных рисунках. Когда наши мастерицы перешли к более изысканному способу исполнения, и начали употреблять предварительно заготовленный узор, «сколок», рисунки стали богаче мотивами: прямолинейные геометрические хотя и отошли несколько на задний план, уступая место богатой фантазии любительниц женского рукоделия, тем не менее, они продолжали часто заимствовать свои узоры из вышивок. Такое кружево получило название «сколочного русского». Некоторое сходство в очертаниях рисунков таких кружев с вышивками мы находим на рисунках под № 3 и 4 на табл. LXIII атласа и рисунках 105, на листе XXVII и 37 и 38 на листе VII, «Русск. Нар. Орн.». Далее, в кружеве с несколько измененной техникой, получившей название «сцепного манера», мы находим поразительное сходство меледу рисунком № 3 «Льва», на табл. XX атласа и рисунком 124, на листе XXXVII «Русск. Нар. Орн.»; между отдельной фигурой птицы с женской головой на полотенце № 2, табл. XV. Атласа и рисунком 215, на листе 75 «Русск. Нар. Орн.»; между очертаниями «Орла» на рисунке № 1, табл. LXV атласа и рисунком 159, на листе 52 «Русск. Нар. Орн.»; между «Орлом» на табл. LVII атласа рисунком 2 и рисунком 155, на листе 50 «Русск. Нар. Орн». Таких примеров можно было бы привести великое множество, имея под руками собрание вышивок и кружев, не вошедших ни в собрание «Русского Народного Орнамента», ни в атлас кружевных рисунков, приложенный к настоящему сочинению. Но и указанного здесь сходства очертаний узоров того и другого рукоделия достаточно, чтобы убедить в справедливости предположения о происхождении рисунка в нитяном и шелковом кружеве. Оно и понятно. Пока кружево, составляло принадлежность только богатого наряда, делалось из дорогих материалов, как то: золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней, оно и должно было подражать дорогим тканям и не уступать им в роскоши. Но коль скоро оно перешло в обыденное употребление у народа, кружевная работа стала только разновидностью рукоделия, служившего простолюдину для выражения его фантазии, замысла, его верований и потребности украшать свою жизнь, создавая вокруг себя целый мир, условных и фантастических или символических изображений. Такое подражание вышивкам не исключало, однако, подражания, в отдельных частях и прежним дорогим металлическим кружевам. Этому именно подражанию мы и обязаны тем, что у нас до сих пор сохранились те же выражения для обозначения некоторых узоров или их частей, какие существовали издавна в кружевном деле. При появлении у нас и при насильственном, до некоторой степени, привитии западных форм в костюме, в кружевное дело проникли новые образцы. На рисунках: Рязанской губ. (табл. XIV, рис. 1) – (этот образец выплетен из разноцветных шелков), Московской губ. (табл. XXXII, рис. 1) и Ярославской губ. (табл. LII, рис. прошивки) мы видим полный переход к подражанию венецианскому кружеву. Такие же образцы я видела и в г. Торжке Тверской губ. Далее, в помещичьих усадьбах более всего подделывались под кружева Malines (табл. LXX), Bruxelles, итальянское Guipure, отчасти Alencon и Chantilly. Кроме того, немецкое кружево Klosterspitze имело несомненно громадное влияние на работу наших кружев, и можно сказать, что это кружево, почти исключительно изготовлявшееся в Богемии, лучше остальных слилось с нашим народным кружевом. Все остальные, занесенные к нам с Запада формы кружев постепенно исчезали, и в настоящее время редко или, вернее, в полном, точном подражании, более не встречаются. Намеченное таким образом сходство рисунков на кружевах, употреблявшихся и исполнявшихся в России, дает нам некоторые данные предполагать, что влияние западное было гораздо менее значительно, нежели влияние восточное. Последнее встречается особенно часто в форме ромбов и многоугольных розеток, присущих персидскому узору. Даже близость Финляндии в этом отношении вовсе не отразилась на кружевном деле, не смотря на то, что вообще финны имели такое преобладающее значение в нашем костюме, орнаменте и архитектуре. Мы можем это сказать с некоторою уверенностью, потому что, сравнивая наши старинные кружева с кружевами старинными, находящимися в богатой коллекции финских кружев В.Д. Комаровой, мы не находим ничего общего в очертаниях узоров. Между тем, по сведениям, собранным В.Д. Комаровой в Финляндии, «кружевная работа получила свое начало в средние века и ее можно считать наследством бывшего католического монастыря в. г. Раумо, Абосской губ. Следует особенно отметить тот странный факт, что монастырь этот был не женский, а мужской францисканский, и что, следовательно, монахи были первыми учителями и наставниками финнок в кружевном деле. Согласно сохранившемуся преданию, монахи ввели это рукоделие именно с целью помочь материальному положению населения». Особенно же важно нижеследующее указание В.Д. Комаровой, обстоятельно и подробно изучившей производство кружев в Финляндии: «Финского названия кружева собственно нет, жительницы Раумо употребляют слово «pitsi», которое есть ничто иное, как искажение шведского «spetsar»; общее же финское иазвание «nyytinki» обозначает как выплетенное кружево, так и вышивку по выдернутому холсту (мережки), и даже тканые бахромы. Можно предполагать поэтому, что плетеи в Финляндии, убежденные в том, что работа кружев существовала у них до введения христианства, смешивают совсем различные понятия. Очевидно также, что нужно было взять из другого языка слово тогда, когда явилось новое, прежде неизвестное понятие – в данном случае «кружево», а язык этот распространился после введения шведами христианства или завоевания Финляндии. Следовательно, и новое понятие, и новое слово явились никак не ранее этого времени, т.е. начала ХШ столетия 1) [Первый епископ Финляндии, св. Генрих, учредил свою кафедру в Або в 1200 году]. В настоящее время можно скорее проследить влияние нашего кружева на финляндское (табл. LXXI, рис. 3, 4 и б), так как распространение кружевного промысла в XIII столетии вызвало большой сбыт кружев, и русские торговки этого товара все чаще и чаще заглядывают в Финляндию. IV. Самое большое влияние на вид, форму и рисунок кружева имела всегда техника его работы. Не удивительно поэтому, что и сами мастерицы всегда придают особое значение именно этой стороне кружевного дела и сами подразделяют изготовляемое ими плетение на разряды, согласно способу работы. Вероятно, и в старину это было так, потому что мы находим весьма подробный перечень делавшихся кружев. Таково например: кружево «кованое», «плетеное», «шитое» (иногда со словами), «пряденое», «волоченое», «низаное», «саженое жемчугом», с дорогими шелками и т. под. Но, кроме того, в обозначении старинных кружев встречаются еще и следующий указания на кружево: «кожушное», «кушащатое», «кружковое», «решетчатое», «в шахмат», «зубчатое», «колесчатое», «коленчатое», «веревчатое», «с рясами», «с пелепелы», «петельчатое» и «цепковое». Здесь мы, очевидно, имеем дело настолько же с техникой работы кружев, насколько и с формой его, находящейся в прямой зависимости от техники или способа изготовления. В первом случае, встречающаяся указания так ясны, что не остается ни малейшего сомнения в том, что кружево, как отделка, было весьма разнообразно, и что плетеное кружево, которое и составляет предмет наших изысканий, являлось только разновидностью этой отделки. Тем не менее, оно заняло такое почетное место среди остальных женских рукоделий, что сохранилось и до настоящего времени, между тем как остальные кружева, и «кованое», и «тканое», и «низаное», и «саженое» и прочие, совершенно вышли из употребления, да и способ их изготовления, ежели и не совсем утрачен, то вовсе более не в ходу. Во втором случае, т.е. обращаясь к богатому перечню названий кружев, мы находим величайшее затруднение в определении их, и это не только потому, что эти названия совершенно неизвестны современным нам мастерицам, но и потому еще, что мы не имеем никаких данных для того, чтобы выяснить, которое из этих названий относилось к плетеному, к волоченому, к тканому, и другим многочисленным родам кружев, употреблявшимся одновременно. Оставляя, по невозможности удовлетворительно решить, вопрос этот открытым, перейдем к изучение исключительно плетеного кружева. Занимаясь исследованиями кружевного дела в России, я имела возможность отметить следующее разряды кружев: кружева по виду с прямыми краями, заканчивающимися самыми незаметными зубчиками, иди крошечными фестонами, и кружева с более или менее глубокими фестонами, более или менее острыми или пологими. Далее, по технике, кружево делится на: «численное», «русское сколочное», «сцепное или связное» и «немецкое». Знакомясь с формой металлических кружев, мы видим, что самый древний дошедший до нас образец его (табл. I, рис. 1) имеет ровные края, окаймленные маленькими фестончиками. То же самое мы находим и в кружевах нитяных. Стариннейшие образцы его по технике, тоже с ровными краями. Изображение таких кружев находится на табл. XIX, рис. 1 Рязанской губ., Михайловского уезда, на табл. XXXVI, рис. 2 и табл. XXXVII, рис. 2 Орловской губ. и на табл. XLIII, рис. 2 и табл. XLV, рис. 1 и 2 г. Белозерска. Все они заканчиваются либо крошечными зубчиками, либо маленькими кругловатыми фестонами.. Хотя рисунок металлических и нитяных кружев и не схож, так как в первом – ряд ромбов, а в других рисунках: 1-м Белозерском и 1-м Рязанском, геометрические очертания несколько изменены, как напр., в рис. 2-м Белозерском, но для нас указанное сходство в краях весьма важно, потому что оно несколько выясняет технику работы, имеющую тесную связь с формой кружев. Несколько выше мы упоминали о «численном» кружеве. Техника его заключается в строгом соблюдении одного и того же числа переплетов, дающих возможность повторять в точности один и тот же узор, не пользуясь при этом предварительно нарисованным узором. Мастерицы считают численное кружево с прямыми краями стариннейшим в нашем производстве, и вот почему и для нас кружево металлическое с ровными краями является несомненно одним из древнейших. Последующее изучение кружевного дела убедило меня еще более в справедливости такого мнения, и именно, когда мне пришлось ознакомиться с приемами плетения кружев в Минской губ., в селениях Любоницкой волости, когда-то принадлежавших польскому королевскому дому. Там поселянки также плетут численное кружево, только для личного потребления, самого примитивного вида и также с прямыми краями (табл. LXIX), употребляя при этом не металлические булавки, как это делается всюду, а иглы от дикой груши. Иглы эти высушиваются, обтачиваются и служат для закрепления ниток на кружевной подушке. Только при численном кружеве, где вообще требуется мало булавок и где нет сколков (рисунков на бумаге), мыслимо употребление столь грубых инструментов, каковы деревянные «шпыльки» (деревянные иглы) по местному названию. Но именно эта простота приемов, эта доступность иметь всегда под рукой нужные инструменты работы и дают нам полное право согласиться с мнением мастериц и считать численное кружево стариннейшим типом кружева в России. Нельзя не упомянуть здесь же, что в том виде, в каком у нас существовало это кружево, мы его нигде в изданиях Западной Европы не встречаем!.. Правда, принимая во внимание исключительно технику некоторого испанского и итальянского кружева, можно предполагать, что система «численного» плетения была там известна, но там в результате получалось маленькое узкое кружевцо, весьма прозрачное, употреблявшееся для заканчивания кружевной отделки, вроде так называемого «гипюра». Напоминающий несколько такую работу рисунок мы находим у Seguin, стр. 151, фиг. 60. О «бессколочном» кружеве, выплетавшемся в Выборгской губ., упоминает и В. Д. Комарова; но образцов вышедшего из употребления кружева мы не имеем, а знаем только, что оно было узкое и широкое, белое и цветное. У нас же, напротив, рисунки «численного» кружева доказывают, что оно было весьма разнообразно по ширине, довольно «частое» по узору, белое или с примесью синей и красной бумаги. К какому времени принадлежит появление другого вида русского кружева, называемого «русским сколочным», трудно определить, но мы находим его уже на металлических кружевах XVII века. Название его указывает на то, что для изготовления его требовался «сколок», т.е. заранее наколотый узор. Тип этого кружева встречается во многих образцах, имеющихся у нас металлических кружев XVII и XVIII века (табл., III, рис. 1, 3 и 5, табл. IV, рис. 3 и 5, таб. IX, рис. 8, табл. X, рис. 1, и табл. XIII, рис. 1 и 3), а также и в кружевах нитяных. Тут мы опять замечаем то же очертание краев – совершенно ровное, кое-где с мелкими зубчиками или кругловатыми фестонами. Это черта настолько отличительная, что мы можем ее проследить в кружевных изделиях почти всех наших губерний. Даже и в тех случаях, где под влиянием новых образцов, о которых речь будет ниже, русское сколочное кружево стали плести в «городы»; последние до того пологи, что едва отличаются от прямой линии. Некоторое сходство, но только в технике работы, мы находим у него с образцом финляндского старинного кружева (табл. LXXI, рис. 1), снимок которого сделан мною, в 1880 году, с финляндского полотенца, найденного в богатой коллекции кружев, пожертвованной А. П. Бахрушиным Политехническому музею в Москве, а также и с работой кружева шведского, приготовляемого местными жителями, специально для головных уборов. Образец рисунка такого кружева находится в издании г-жи Паллизер (стр. 247, рис. 104). Строить, однако, на таких единичных фактах какие-либо положительные выводы было бы, конечно, преждевременно, и это тем более, что как финляндский, так и шведский образцы сделаны из ниток, между тем как у нас уже в металлическом кружеве, когда нитяное еще не было в употреблении, такое русское сколочное плетение было в ходу. Любопытна еще одна особенность рисунка в русском сколочном кружеве. В нем простые линии преобладают, хотя встречаются и фантастические фигуры (табл. LIX, рис. 2), и так называемые «репья», т.е. род своеобразного трилистника, что и можно проследить в указанных выше рисунках на разных таблицах. Последующее развитие этого кружева дает самые оригинальные результаты. Мы встречаем здесь и фигуры женщин с поднятыми вверх руками («воздевание рук» – обычный религиозный жест всех народов, как языческих, так и христианских) (табл. XXV, рис. 4), и разных зверей (там же, рис. 1), и, наконец, двуглавых птиц и орлов (табл. LXV, рис. 1 и 2, табл. LXVI, рис. 1). При этом надо заметить, что рисунки кружев, снятые с полотенец, доставленных из г. Галича, Костромской губ., отличаются богатым подбором цветных шелков и серебряными, и золотыми нитками, которыми выложен узор, расположенный на нитяной сетке. Ныне в г. Галиче кружевными работами более не занимаются, а «допреж», по словам местной торговки, такие кружева в г. Галиче плели купчихи и купеческие дочки». Возвращаясь к изучению «русского сколочного кружева», мы должны заметить, что отличительной чертой его будет всегда более или менее мелкая сетка, служащая фоном, основой, на которой расположен рисунок, а также и прямые края. Весьма вероятно, что кружево это является как бы усовершенствованным видом кружева численного, и как одно, так и другое имеют в рисунке много сходства с народными вышивками. Переходя к изучению других типов, необходимо заметить, что мастерицы часто соединяют в одно выражение «сданное» кружево – с кружевом «немецким», иногда же проводят некоторое различие между ними. В том и другом случае отличительной чертой этого кружева будет «узор, выложенный как бы нескончаемой тесьмой, фигуры которого связаны редкой сеткой, называемой «сцепом». Кроме того, все кружево «сцепное и немецкое», там, где оно должно служить крайней отделкой, закапчивается глубокими городами, более острыми или круглыми, но никогда ровных краев не имеет. В образцах металлических, мы имеем такое кружево, относящееся к XVII ст. (табл. III, рис. 2 и 4, табл. IV, рис. 1 и 6, табл. V, рис. 1 и 4, табл. VI, рис. 1, 2, 3, 4, 6 и 7, табл. VII, рис. 1) и рисунки XVIII века (табл. I, рис. 4, табл. II, рис. 5 и 4, табл. VII, рис. 6, табл. VIII, рис. 1 и 7, табл. IX, 1 и 7, табл. X, рис. 2, 3 и 4, табл. XI, рис. 1 и 4, табл. XII, рис. –1 и 3, табл. XIII, рис. 2, 4, о и 6, и табл. XIII В, рис. 1). К этому же времени относятся и письменные данные. А именно, под годом 1670 1) [Выходы царя Алексея Михайловича. Отд. III, кн. XXIII, стр. 534] мы находим кружево плетеное немецкое, широкое золотное с городы», под 1676 2) [Выходы царя Феодора Алексеевича. Отд. IV, кн. XXXVII, стр. 628] точно так же «кружево немецкое плетеное с городы». В предыдущих главах настоящего очерка, мы имели уже случай упомянуть о привозившихся к нам кружевах «молдавском» и др., и указать также и на устное предание о завезенном из Италии в Вологодскую губернию искусства делать «сканые кружева». Далее, между образцами, найденными в г. Белозерске, мне удалось разыскать весьма интересный образчик старинного плетения (табл. XLV, рис. 6), принадлежавшего по технике к «сцепному» кружеву, но, по выражению мастерицы, «с наплетом немецким». Сравнивая технику и «сцепного», и «немецкого» кружева с кружевами Западной Европы, мы находим некоторое сходство их с генуэзским старинным гипюром, «выложенным как бы нескончаемой тесьмой». Изображение такого кружева помещено в книге г-жи Паллизер (стр. 61, рис. 31). Тут, кроме техники, мы видим еще большое сходство в рисунке, именно в трилистнике, встречающемся и у нас, то в более сжатой, удлиненной форме, то растянутой, несколько плосковатой. Несмотря на такое сходство, при настоящем положении знаний, еще весьма недостаточном, утверждать, что сцепное немецкое кружево, столь распространенное у нас, происхождения итальянского, было бы преждевременно, тем более, что, вглядываясь в рисунки подобных кружев, приходишь к убеждению, что заносившиеся к нам образцы иностранных кружев служили нашим мастерицам преимущественно как бы образцом только новой техники. Таковое, например, было влияние и Klosterspitze, т. с. кружева монастырского, о котором упоминалось раньше, и принадлежащего к разряду сцепного кружева. Усвоив технику, плетеи возвращались к изображению лично своих замыслов, или же обращались к вышивкам всякого рода. В этом нас убеждают все те разнообразные орнаменты и отделки, какие мы видим в наших кружевах, и вероятное желание мастерицы придать несколько иной вид тесьме, составляющей узор, делая ее то прозрачнее, то гуще, то ажурной, то рельефной. При этом, в сцепном и немецком кружеве нам обрисовываются довольно ясно два направления узоров: в одном – виден орнамент, вытекающий из «трилистника» и «деревам, ветви которого заканчиваются розетками; в другом – люди, птицы и звери. Затем оба вида этих рисунков соединяются и перемешиваются. Достоин внимания еще и следующий факт: насколько «трилистник» удлиненный (табл. XVII, рис. 2), или «плосковатый» (табл. XVI, рис. 1, XV, рис. 2) составляет отличительную черту, присущую именно кружеву, плетеному сцепным – немецким манером, настолько он отсутствует, в кружевах численном и русском сколочном. Последние имеют свой особый «репей» или «трилистник » (табл. XXI, рис. 1, табл. XXV, рис. 2, табл. LIX, рис. 2, табл. LXII, рис. 2, табл. LXIII, рис. 3 и 4, табл. LXV, рис. 2 и 4 и табл. LXVI, рис. и др.). Зато звери, деревья, люди и птицы, выплетаемые немецким и сцепным манером, весьма схожи с такими же изображениями в русском сколочном кружеве, указывая, несомненно, на один и тот же источник для заимствования, а именно на вышивки по материям и по полотну, что и можно проследить на указанных выше таблицах, при сравнении рисунков кружев с вышивками в издании русского орнамента В. В. Стасова. Таким образом, ознакомившись с развитием у нас разных типов кружев, отметим следующие, вполне общие их черты и особенности. Расспрашивая мастериц о технике и рисунках старинного «численного» и «сколочного» кружева, мне никогда не приходилось слышать, чтобы узор в них обозначался каким либо специальным названием. Исключение из этого общего правила составляют только три образца: один – найденный мною в Мценске, Орловской губ., – где старушка, продававшая мне простыню, назвала кружево, пришитое к ней, «численным», а узор «замки и раки» (табл. XXXVI, рис. 2); другой – встречен мною в Казанской губ., в Рыбной Слободе – «сколочное кружево», узор которого продавщица называла: «пава за павой» (табл. LX1V, рис. 4), и, наконец, третий – тоже сколочное кружево, с узором «пава и древо», найден мною в Слободе Кукарке, Вятской губ. В других губерниях, где, как например, в Тверской, нашлось также немало старинного сколочного кружева, никаких наименований рисунков мне не удалось разузнать. Зато в последующем производстве сколочных кружев почти каждый образец получил свое название, одно общее, другое для каждого узора в отдельности. Объясняется это отчасти влиянием заносившихся образцов, отчасти попытками более даровитых мастериц, желавших внести что-либо своеобразное в отделку своих полотенец и простынь, и, наконец, теми старинными названиями сколков, которые, очевидно, когда-то существовали, но были утрачены в некоторых местностях, и особенно таких, где старинное плетеное, например, в гор. Торжке, Тверской губ., в губерниях Вологодской и Рязанской, заменилось новыми образцами. Исследование всех изложенных причин, в разных местностях появились свои «манеры» плетения, получившие общие названия: манера белозерского, балахнинского, рязанского, скопинского, елецкого, мценского и других. Эти названия касаются настолько же кружева сколочного, насколько и сцепного, немецкого. Таких названий не имеют лишь губернии Ярославская и Вятская, где вообще кружевное дело в упадке, и Московская, где кружевной промысел, современный нам, сравнительно не так давно обосновался и где мастерицы руководствуются более чужими образцами, совершенно утратив старинный способ плетения. Сравнение табл. XXXI и XXXII, кружева XVIII стол., с рисунками табл. ХХХШ убеждает нас в этом вполне. Помимо обозначения «манера», т.е. общего названия, в губерниях Вологодской, Нижегородской, Казанской, Тульской и Тверской, в г. Калязине кружевницы усвоили себе еще специальные технические термины, или названия отдельных частей узора, как например: «насновка», «рыбка», «репеек», «дорожка», «оплет », «полотнянка» и т. под. Подобные частичные обозначения употребляются исключительно при работе сцепного – немецкого кружева. В других же губерниях почти каждый узор получил свое собственное название, иногда очень типичное, но редко когда объяснимое. Таковы например: «протекай речка», «ветки проводы», «бровки-пышки-города», «мельницы», «круги», «денежки», «корабли» и «полукорабли», «мелкотравное», «белевский вирок», «копытца», «травчатое», «сыпчатое», «вертячий край» и т. под., употребляемые при сколочном и сцепном кружеве. В заключение настоящих указаний относительно особенностей и характерных черт русского кружева прибавим еще один весьма знаменательный факт, именно тот, что в понятиях мастериц, к какому бы району кружевной деятельности они ни принадлежали, представление о рисунках будет одно и то же. Так, «ромб» всюду называется «кругом»; «река, речка» всюду представляются правильными «зигзагами»; «денежки» или «копеечки» неизменно являются в виде отдельных маленьких шашечек; узоры «кораблями», «кустами», «кусты», «мельницы», ничего общего с настоящими изображениями этих предметов не имеют, и тем не менее вполне понимаются мастерицами. Насколько возможно было проследить по сочинениям западноевропейским, то только в Дании кружева отличались наименованиями согласно рисунку. Лично же мне пришлось отметить тот же факт и в селениях близ Генуи в Италии, при изучении там кружевного дела в 1882 году. Так, например, там существуют названия: pizzi frutti, Vaporino, leanne il'Arc и друг. 1) [Очерк кружевного дела заграницей, С. Давыдовой. Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России, выпуск IX, 1883 г. Отд. III, стр. 8.]. V. До сих пор мы занимались техникой, видом и рисунками наших металлических кружев, шелковых и нитяных, изготовлявшихся по личному почину и согласно вкусам обитателей городов, сел и деревень более или менее отдаленного времени. Теперь перейдем к эпохе, когда к нам занесены были, во время царствования Петра I, образцы брабантского кружева и явились мастерицы из заграницы для введения нового дела. Такое нововведение, как мы имели уже случай указать это ранее, нашло себе применение в усадьбах помещичьих и отчасти в женских монастырях. Имеющиеся у нас образцы относятся уже к более новому времени, т.е. к началу XIX столетия (табл. LX, рис. 2 и 4, и табл. LXI, рис. 3 и табл. LXX, рис.. 1, 2, 3, 4, 5). Настоящие рисунки не представляют еще всех типов кружев, изготовлявшихся почти всюду у помещиков. Кроме подражания Malines и Chantilly, делали еще кружево наподобие гипюра, брюссельские и алансонские кружева. В общем надо сознаться, что эти нововведения отразились только на сколочном кружеве, повлияв несколько на очертания краев: т.е. из, более прямых, сколочные кружева начали плести с зубьями более или менее острыми или пологими.
По возвращении ученицы обязаны были обучать своих односельчанок приемам плетения и распространять среди них новые образцы. школ под руководством членов.
Японская легенда о Даруму - предшественнике и прообразе матрешки, изготовление ее первых образцов в России. кружевных школ под руководством членов.
![](http://stat001.yep.com/counters/4317046.gif?ui=4317046&ci=108&dn=folderprog101.fosite.ru&un=folderprog101.fosite.ru&lg=ru&visitorid=-1&stid=7&stdb=0&color1=D9CC7E&color2=6F4B1E&color3=000E52&color4=C29256&color5=FFFFFF&turn_on=on&img=0&"+mlp_r+"&)